«Бабби, почему ты меня бросил?»
Образ девочки начинает мерцать, я тру глаза, и костяшки пальцев становятся мокрыми от крови.
«Ты убежал. Бабби, почему ты убежал?»
А потом дым разрывает девочку на части, расщепляет, превращает в ничто. Я зову ее. Видеть ее больно, но не видеть еще больнее. Я сжимаю медальон с такой силой, что цепочка режет мне ладонь.
Тянусь к ней. Бегу от нее.
Тянусь. Бегу.
Снаружи палатки – дым погребальных костров. Внутри – чумной туман.
«Тебе повезло, – говорю я Сисси. – Ты ушла до того, как стало совсем паршиво».
Где-то снова стреляют. Только теперь это не спорадическая пальба отчаявшегося беженца, стреляют из серьезного оружия. Слышен визг трассирующих пуль и треск автоматных очередей.
Какие-то войска штурмуют Райт-Паттерсон.
Часть меня испытывает облегчение – после гнетущей тишины наконец-то разразилась буря. Другая часть, та, которая все еще думает, что я могу выжить, готова обмочиться от страха. Я слишком слаб, чтобы встать с койки, и слишком напуган, чтобы сделать это, даже если бы у меня хватило сил. Закрываю глаза и молюсь, чтобы мужчины и женщины в Райт-Паттерсоне уничтожили за меня одного-двух захватчиков. Но больше я хочу, чтобы они отомстили за Сисси.
Взрывы. Мощные. От них дрожит земля, и вибрация передается моему телу; они давят на виски и сжимают грудную клетку. Грохот такой, словно взрывается мир. И отчасти это так и есть.
В маленькой палатке не продохнуть от дыма, вход напоминает налитый кровью треугольный глаз, тлеющий уголь из преисподней.
«Вот оно. – Я пытаюсь найти плюс в том, что надвигается. – Все-таки меня убьет не чума. Я дотяну до момента, когда со мной расправится настоящий захватчик-инопланетянин. Это лучше, чем чума. По крайней мере быстрее».
Громкий выстрел совсем рядом, возможно через две или три палатки от моей. Я слышу, как бессвязно кричит женщина; еще один выстрел, и женщина больше не кричит. – Тишина. Еще два выстрела. Клубы дыма, красный глаз светит ярче. Теперь я слышу врага. Он идет в мою сторону, ботинки чавкают в грязи. На ощупь нахожу в груде тряпья и пластиковых бутылок рядом с кроватью револьвер. Этот револьвер Крис дал мне в тот день, когда предложил стать его соседом по палатке.
– Где твое оружие? – спросил он.
Когда я сказал, что у меня нет оружия, он был в шоке.
– Приятель, у тебя должен быть пистолет, – сказал он. – Теперь даже у детей есть оружие.
Ему было плевать, что я не попаду и в широкую стену амбара, а скорее прострелю себе ногу. Крис был ярым сторонником Второй поправки [8] .
Я жду, когда кто-нибудь появится у входа. В одной руке у меня медальон Сисси, в другой револьвер. В одной руке прошлое, в другой будущее. Так на это тоже можно посмотреть.
А что, если притвориться трупом? Может, он (или оно) пойдет дальше. Смотрю сквозь прикрытые веки на вход в палатку.
Вот и он. Черный зрачок в красном глазу, покачиваясь, заглядывает в палатку. Он в трех или четырех футах от меня, я не могу разглядеть лицо, но хорошо слышу отрывистое дыхание. Стараюсь сам дышать помедленнее, но это бесполезно, клекот инфекции у меня в груди звучит громче взрывов. Мне не рассмотреть, во что он одет, вижу только, что брюки заправлены в высокие ботинки. Военный? Наверняка. Он держит в руках винтовку.
Я спасен. Поднимаю руку с медальоном и подаю голос. Он, спотыкаясь, делает шаг вперед. Теперь я вижу его лицо. Молодой, на год, может, на два старше меня. Его шея блестит от крови, и руки, которыми он держит винтовку, тоже. Он опускается на колено рядом с койкой и в ужасе отшатывается, когда видит мое лицо. Землистый цвет кожи, распухшие губы, провалившиеся, налитые кровью глаза – верные признаки чумы.
В отличие от моих, глаза солдата чисты и широки от страха.
– Мы не поняли! Все совсем не так! – шепчет он. – Они уже здесь, они были прямо здесь, все время, внутри нас.
В палатку заскакивают двое мужчин. Первый хватает солдата за ворот и вытаскивает из палатки. Я навожу старый револьвер, вернее, пытаюсь это сделать, потому что он выскальзывает из руки до того, как я успеваю поднять его на два дюйма над одеялом. Второй отбрасывает мой револьвер в сторону и рывком сажает меня на койке. Боль на секунду ослепляет меня. Он кричит через плечо своему приятелю, который уже нырнул обратно в палатку:
– Отсканируй его!
К моему лбу прижимают металлический диск.
– Он чист.
– И болен.
Оба в военной форме, точно такой же, как на парне, которого они выгнали из палатки.
– Как тебя зовут, приятель? – спрашивает тот, который усадил меня.
Я качаю головой. Ничего не понимаю. Рот открывается, но звуки получаются нечленораздельные.
– Он уже зомби, – говорит напарник. – Оставь его.
Тот, который усадил меня, трет подбородок и смотрит сверху вниз. Потом произносит:
– Комендант приказал найти и вернуть всех неинфицированных гражданских.
После этого он подтыкает под меня одеяло и одним плавным движением отрывает мое тело от койки и закидывает себе на плечо. Я, самый что ни на есть инфицированный гражданский, крайне удивлен.
– Спокойно, зомби, – говорит он. – Сейчас мы отнесем тебя в более подходящее местечко.
Я ему верю. На секунду позволяю себе поверить в то, что выживу.
Меня переносят на карантинный этаж в госпитале, который отведен для жертв эпидемии. Этот этаж называют «Отделением зомби». Там меня пичкают морфином и коктейлем из антивирусных лекарств. Мной занимается женщина, которая представилась как доктор Пэм. У нее добрые глаза, тихий голос и очень холодные руки. Волосы она затягивает в тугой узел на затылке. Она пахнет дезинфицирующими средствами и чуть-чуть духами. Не очень сочетаемые ароматы.
Доктор Пэм говорит, что у меня один шанс из десяти остаться в живых. Я смеюсь. Наверное, у меня легкий бред от всех этих лекарств. Один из десяти? А я-то думал, что приговорен. Я самый настоящий счастливчик.
В следующие два дня температура у меня поднимается до сорока градусов. Я обливаюсь холодным потом, и даже мой пот окрашен кровью. Я то погружаюсь в сумеречный бред, то выплываю на поверхность, а врачи изо всех сил воюют с инфекцией. От «красной смерти» нет лекарств. Остается только обкалывать меня обезболивающими и ждать, пока вирус решит, нравлюсь я ему на вкус или нет.
Прошлое протискивается в настоящее. Иногда рядом со мной сидит отец, иногда мама, но чаще всего это Сисси. Комната окрашивается в красный цвет. Я вижу мир сквозь прозрачный занавес крови. Палата исчезает. Остаюсь я, захватчик внутри меня и мертвые, не только моя семья, но все мертвые, все миллиарды мертвых тянутся ко мне, пока я бегу. Они тянутся. Я бегу. Мне приходит в голову, что между нами нет особой разницы. Между живыми и мертвыми. Это вопрос времени – мертвое прошлое и мертвое будущее.