Когда он спросил, что случилось с моей ногой, я сказала, что в меня стреляла акула. Дамбо не растерялся и не удивился, он вообще никак не среагировал, словно после Прибытия стреляющие акулы стали обыденностью. Как, например, поменять свое имя на Дамбо. Когда я попросила его назвать свое настоящее имя, он сказал, что его настоящее имя Дамбо.
Бен – Зомби, Сэмми – Наггетс, а Дамбо – Дамбо. Еще в их команде есть Кекс – милый мальчик, он все время молчит, и я не могу понять: он не хочет говорить или не умеет. Чашка – ребенок чуть старше Сэма. Похоже, Чашка серьезно не в себе, и это меня очень беспокоит, потому что она баюкает на коленях М-16, а та вроде заряжена.
И наконец, симпатичная девочка по имени Рингер. Она примерно моего возраста. У нее не только очень блестящие и очень прямые черные волосы, у нее еще безупречная кожа, как у моделей, которые, пока ты стоишь в очереди, надменно улыбаются с журнальных обложек. Только Рингер никогда не улыбается, как Кекс не говорит. Я предпочитаю думать, что у нее не хватает зубов.
А еще между ней и Беном что-то есть. Какая-то связь. Когда мы сюда приехали, они долго разговаривали. Не то чтобы я за ними шпионила или что-нибудь такое, просто сидела достаточно близко, чтобы услышать слова: шахматы, круг, улыбка. Потом услышала, как Бен спросил:
– Где вы раздобыли «хамви»?
– Повезло, – ответила Рингер. – Он вез припасы на площадку в двух километрах к западу от лагеря. Я думаю, Вош предвидел бомбежку. Выставил там охрану, но у нас с Кексом было преимущество.
– Рингер, ты не должна была возвращаться.
– Если бы я не вернулась, мы бы сейчас не разговаривали.
– Я не об этом. Когда начал взрываться лагерь, вам следовало двигать в Дейтон. Вполне возможно, что кроме нас никто не знает правду о Пятой волне. Это важнее, чем мое спасение.
– Ты же вернулся за Наггетсом.
– Это другое.
– Зомби, ты ведь неглупый парень. – Таким тоном с неглупыми не разговаривают. – Неужели еще не понял? Как только мы решим, что жизнь одного из нас не имеет значения, мы проиграли.
Тут я вынуждена согласиться с маленькой Мисс Безупречная Кожа.
Я держу брата на коленях и пытаюсь согреть его своим теплом. От эстакады открывается вид на пустынное шоссе. В небе миллиарды звезд. Мне плевать, что звездам мы кажемся крошечными. Каждый важен, даже самый крошечный и самый слабый.
Уже вот-вот наступит рассвет. Его всегда можно почувствовать: мир задерживает дыхание, ведь нет никакой гарантии, что солнце поднимется над горизонтом. То, что вчера был день, еще не значит, что он будет завтра.
Как там сказал Эван?
«Мы живем, затем умираем, и вопрос не во времени, а в том, как мы им распоряжаемся».
И я шепчу имя, которое он мне дал:
– Поденка.
Он был во мне. Он был во мне, а я была в нем, мы были вместе в бесконечности; там не было места, где заканчивался он и начиналась я.
Сэмми ворочается у меня на коленях. Он задремал, а теперь снова проснулся.
– Кэсси, почему ты плачешь?
– Я не плачу, все хорошо, спи.
Сэмми проводит пальцами по моей щеке:
– Ты плачешь.
К нам кто-то идет. Это Бен. Я поскорее вытираю слезы. Он садится рядом. Садится очень осторожно и при этом постанывает. Мы не смотрим друг на друга, мы наблюдаем за далеким огненным дождем из беспилотников. Слушаем, как свистит ветер в сухих ветках деревьев. Чувствуем, как холод промерзшей земли просачивается сквозь подошвы ботинок.
– Я хочу сказать тебе спасибо, – говорит Бен.
– За что?
– Ты спасла мне жизнь.
Я пожимаю плечами:
– Ты не дал мне улететь в пропасть, так что мы квиты.
Лицо у меня все в пластырях, волосы что твое птичье гнездо, я одета – как игрушечные солдатики Сэмми, а Бен Пэриш наклоняется ко мне и целует. Легонько так целует в уголок рта.
– А это за что? – спрашиваю я.
Голос у меня становится тоненьким, как у конопатой голенастой девчонки с вьющимися волосами, которой я когда-то была. Та Кэсси в самый обычный день ехала с Беном в самом обычном желтом школьном автобусе.
Сколько бы я ни представляла наш первый поцелуй – а представляла я его шесть тысяч раз, – я никогда не думала, что это будет вот так. Поцелуй мечты обычно случался при лунном свете или в тумане, или в очень загадочном сочетании луны и тумана, ну и, конечно, в правильном месте. Подсвеченный луной туман на берегу озера или реки – это романтично. Подсвеченный луной туман в любом другом месте, например в узком переулке, напоминает о Джеке Потрошителе.
«Ты помнишь про малышей?» – спрашивала я Бена в своих фантазиях.
А Бен всегда отвечал: «О, да, конечно, помню! Наши малыши!»
– Слушай, Бен, я вот подумала, может, ты помнишь… Мы как-то ехали в школьном автобусе, а ты рассказывал, что у тебя родилась сестренка. А я сказала про Сэмми, он тоже родился тогда. Мне вот интересно: ты помнишь, что они родились вместе? То есть не вместе, так они были бы двойней. Ха-ха. Я имею в виду, что они родились в одно время. Ну, не совсем в одно, у них разница – примерно неделя. Сэмми и твоя сестра. Наши малыши.
– Прости, что? Малыши?
– Не обращай внимания. Это не важно.
– Теперь все имеет значение, все важно.
Я дрожу от холода. Бен, наверное, это замечает, он обнимает меня рукой за плечи. Так мы втроем сидим какое-то время. Я обнимаю Сэмми, Бен обнимает меня, мы сидим и смотрим, как солнце поднимается над горизонтом. Золотое зарево прогоняет мрак ночи.
Написание романа может быть делом одиночки, но превратить его в законченную книгу одиночка не может. Я был бы последним эгоистом, если бы заявил, что эта книга своим появлением обязана мне одному.
Я в огромном долгу перед командой «Путнама» за безграничный энтузиазм. Наш проект разрастался, а их энтузиазм от этого, кажется, только усиливался. Огромное спасибо Дону Уэйсбергу, Дженнифер Бессер, Шанте Ньюлин, Дэвиду Бриггсу, Дженнифер Лоха, Поле Сэдлер, Саре Хьюс.
Снова и снова я убеждался в том, что у моего редактора, несокрушимой Эрианн Льюин, есть связь с некой демонической сущностью, склонной разрушать мое креативное начало. Она проверяла меня на выносливость, заставляла, как все великие редакторы, выходить за рамки моих возможностей. Несмотря на великое множество черновых вариантов, бесконечные переработки и бесчисленные замены, Эри никогда не переставала верить в рукопись… и в меня.
Мой литагент, Брайан Дефиор, заслужил медаль (или хотя бы свидетельство в красивой рамочке) за исключительную способность управлять моими писательскими фобиями. Брайан специалист редкой породы, он не колеблясь зайдет со своим клиентом в самые темные дебри, всегда готов (не скажу, что всегда рад) выслушать, пожать руку и перечитать четыреста семьдесят девятый вариант вечно меняющейся рукописи. Он никогда не назовет себя лучшим, а я назову: Брайан, ты лучший.