Предполагалось, что класс будет полон, Маргоша введет гостя под бурные овации, и начнется то самое, что именуют уроком патриотического воспитания. Ничего из затеи не вышло, и ветеран, седенький старичок, сидел теперь за учительским столом, шамкающее прихлебывал чай и водянистыми своими глазками тоскливо смотрел то в окно, то на выставленную перед ним астру. В показательном одиночестве цветок скучал в литровой банке и шляпкой своей тоже глядел в окно. В чем-то он был схож с ветераном. Жизнь прожужжала и пролетела летней пчелкой, впереди поджидала вечность.
Старичок неловко раскашлялся. Руки у него дрожали, старенький, но еще вполне добротный пиджак с орденскими планками свисал с усохшей фигуры, как с подростковой вешалки. Глядя на ветерана, Серега мысленно попытался отмотать назад лет тридцать или сорок, в те времена, когда костюм был гостю еще впору, да и сам старичок не считал себя старичком, бегая без палочки, бедово подмигивая молодухам в продуктовых магазинах. А еще Серега сделал попытку вообразить себя в таком же преклонном возрасте, однако ничего не вышло — картинка никак не вырисовывалась. Не видел Серега своего седого будущего, хоть ты тресни. Вот и отец не увидел. Был здоровым, крепким — таким и ушел из жизни. Потому что ударил инсульт — и все. Говорят, легкая смерть — хорошая смерть, но все равно ведь смерть. И лучше ли тянуть до проплешин и седин, чтобы ходить потом по чужим классам и видеть, что румяные недоросли маются уже совсем иными запарками, барабаня проблемы прошлого наряду с проблемами будущего. То есть, конечно, война — это война, а уж та была особенно крутой. Даром, что мировой назвали. Но ведь сколько всего напоказывали за последнее время по телеканалам! И тут, оказывается, повоевали, и там успели. А после Беслана, нью-йоркских близнецов и взрывов в столице ошарашить и удивить было вроде как и нечем. Разве что вспомнить холокост с Маутхаузеном, но таких слов сегодняшние детки уже не знали.
Уютно пристроившись щекой на парте, Гера сладко подремывал, малыши за партой хихикали и по очереди подсовывали друг другу какие-то фантики. Антон, как всегда, изображал делового. А может, уже и не изображал: черкался в блокноте, что-то опять прикидывал и высчитывал. Вроде как отец обещал пристроить к себе на работу, и кое-какие проекты у Антона постепенно вызревали. Серегу он, кстати, тоже с собой звал. Все-таки лишняя копейка в доме не помешает. Но Серега мечтал о другой работе. Чтобы колбасить напильником и зубилом по металлу или на токарном станке пластаться. А еще лучше город какой-нибудь откапывать — вроде той же Трои или Каллатиса. А можно и в экспедицию с поисковиками рвануть — за снежным человеком, за сибирским окапи, на худой конец — за сбежавшим в канализацию крокодилом. По-любому, это было лучше и интереснее. Бухгалтерия же, телефонные звонки, обязаловка пялиться в экран его нимало не привлекали. Трупный какой-то виртуал. Кулинарный фокус-покус. Наваривание бабок из ничего. То есть сами по себе бабки всегда к месту, но если жизнь, как коврик, сворачивается ради этих бабок, то на фиг такой заработок!
Вон Саид стоит на углу улицы Баумана и торгует. Закупает бананы, помидоры с яблоками за пару кварталов с такого же лотка, набрасывает сверху десятку и перепродает. Типа, бизнес. То есть именно так это все величают, но на деле-то — чешуя в песочнице! Вроде войны десертиконов и автоботов. Тоже ведь чушь полнейшая, а народ тащится, залипает. И пластаться готов от рождения до гробовой доски. И где тут, спрашивается, хоть какой-нибудь смысл?
В общем, подобный бизнес Серегу не прикалывал. Ни в малейшей степени. Потому что этой весной они тоже лопухнулись. До обидного крепко. Нажегшись на самых обыденных вещах.
А всего-то и хотели честно заработать! На чипсы с кроссовками, на уличные ролики. Короче, собрались с духом и отправились по инстанциям добывать разрешения-справки. Потому как малолеткам работать нельзя. Священное право на отдых у них есть, а права на труд нет. Только с четырнадцати — и то в самых пастозных местах, куда и бомж последний прийти постесняется. Ну и двинули искать правду — с биржи труда кочуя по шаражмонтажпредприятиям, доказывая повсюду, что не верблюды, что хоца работать и не хоца воровать.
В конце концов устроились. На завод по производству швабр и капканов. То есть швабры — для поломоев, капканы — для грызунов. Дело вроде благородное, но вылилось таким обуваловом, что до сих пор было тошно вспоминать. За три дня малолетние энтузиасты извели все заводские заготовки, собрав общим счетом около семи тысяч швабр и полторы тысячи капканов. Завод встал, склады опустели, пружины и прочие сопутствующие детали иссякли. Как выяснились, эти перцы не готовы были к столь ударному труду. Да и рынок такое количество швабр с капканами заглатывать отказался. Короче, влипли по полной — работы более не было, а плата оговаривалась исключительно сдельно. Задор угас, и трое отважных, здраво рассудив, что на заводе им ничего не светит, написали заявы об увольнении.
За свои швабры они втроем едва отработали столовку. Ну и на торт с газировкой осталась мелочовка. Антон первым раскусил факт надувательства. Гера, не удержавшись, назвал директора козлом, директор сделал вид, что не услышал. Серега же рассвирепел по-настоящему. В отместку — с пяток швабр перебросил через забор случайным прохожим, несколько капканов расставил прямо на заводе. Так вот и срулили. Желание трудиться честно у них отбили начисто. Гера заявил, что пойдет лучше в армию — гонять на бэтээрах вдоль китайской границы, мочить тушканчиков, Антон тоже дрогнул, всерьез призадумавшись о торговле воздухом. А Серега… Серега так ничего и не выдумал. Всем троим было одинаково стремно. Родная страна не вняла детскому энтузиазму и ни за что отшлепала по заднице. Теперь вот с таким же равнодушием готовилась дать пинкаря ветерану…
Серега вновь взглянул на старичка. С чаем тот покончил, сидел себе смирненько, шамкал губами и глазел на несчастную астру, которую, верно, должны были ему преподнести на прощание. Все ведь понимал прекрасно! И они понимали. От совместного понимания становилось совсем паскудно. В голове, на душе и даже в ладонях. Серега яростно потирал их и вспоминал Сэма с Анжелкой. Больше, конечно, вспоминал Анжелку, ее незадумчивое спокойствие — там, у костра. Выходит, ей тоже на фиг не нужна была война ветерана с его рассказами о друзьях-товарищах, об оставленной во вражьем тылу семье, о послевоенных репрессиях? То есть, может, и не было в жизни старика космического героизма, и на доты он грудью не падал, но ведь могла хотя бы послушать. Или сделать вид, что слушает. Как говорится, от коленок и глазок не убыло бы.
То есть это Серега сейчас так думал и представлял. Потому что ставил себя на место старичка и немедленно впадал в ступор. Ведь знал, что делать так не следует. Хочешь жить спокойно — не воображай лишнего, избегай рокировок. Как говорил умняга Карлсон: пусть пыль пылится на своем законном месте. Ты за нее не переживай и метелкой попусту не маши…
В класс вернулась расстроенная Маргоша. Никого она, конечно, не выловила. Народ в школе обитал шустрый, а кросс учителя, как известно, не сдают. Тем паче что Маргоше стукнул семьдесят второй год, — какие, на фиг, кроссы! Она и в школе работала на полставки, только потому что литераторов не было. Их сокращали, как чужеродный элемент. По всей стране. Ну а Маргарита Ивановна пока уцелела. Хоть и бредила по-прежнему Есениным, Маяковским и прочими Тургеневыми. Серега ее тоже жалел. Ей бы в «сеть» слазить, поглядеть, что пишут нынешние блоггеры. Вот ужаснулась бы старушка! Хотя она и без того ужасалась — ежедневно и ежечасно. Вот сегодня, например. Взяла и не сумела организовать встречу. За что и получит хорошенький втык на педсовете. А после за неполное служебное соответствие вылетит со своих жалких полставки.