— Чью лужу-то? — со смехом вопросил Цыпа. — Свою, что ли?
— Может, и в твою, он не написал, — Кокер перешел к соседнему листку. — А вот еще круче… Не, ребя, слушай!.. «Сегодня мне снова приснилась она. Незнакомка в бежевом платьице. Я даже лица ее не вижу, но всякий раз точно знаю: она снова здесь, рядом со мной. Иногда что-нибудь говорит, но чаще молчит. А самое волшебное начинается, когда она берет меня за руку…»
— О-о! — заблажил Маратик. — Дальше давай, дальше!
— Чего орешь, все равно пока только «за руку»…
— Читай, урод!
— Сам урод… — Кокер продолжал придуриваться, хотя, по мнению Сереги, мог бы этого не делать, — без того ясно, что полный придурок. Читал он громко и, надо признать, не без артистизма: — «Я не чувствую ее пальцев, но начинаю понимать ее мысли. Точнее — чувства»… Чувства, ты понял, каракуль бычий!.. «Я по-прежнему не вижу ее лица, но знаю: оно обращено ко мне. Ее глаза лучатся, от них исходит мягкий теплый свет»…
— Да у него реально крыша съехала! Может, в психушку эту бадью послать?
— А можно в журнал какой-нибудь. Там сейчас любят такое. Чернухи только малость подлить. Сумеешь, Кокер?
— Запросто! Пару расчлененок, пять огнестрелов и изнасилование…
Поднявшись, Серега шагнул к ближайшему, пришпиленному полоской скотча листку. Здесь были строчки, исполненные аккуратным Тарасиковым почерком:
Капельки зла уходили в ресницы,
Как партизаны в леса,
И одинокая плавала птица,
Падая в небеса.
Снег ослеплял и сыпал напрасно,
Видели мы сквозь туман,
Мир был ненастный и мир был несчастный,
Спрятанный в чей-то карман…
Продолжение оказалось оборванным, — возможно, оборвал все тот же Кокер на бумажные жевыши. Серега припомнил, как сидели они с Кареевым у костра, как в бешеный штопор падал дельтаплан обалдевшего от ощущений однокашника. Ему стало тошно. Точно взял и предал ближайшего друга. Конечно, Тарас не был другом, но ведь и врагом не был. Кроме того, они вместе полетели — в один день и оба впервые…
Серега вернулся за парту к Антону. Теперь он уже смотрел на собственные руки. Он не знал, что делать, а верного совета ладони — даже со всей их мудреной паутиной не давали. Хотя… Одна подсказочка все же имелась. Серегина линия жизни. Она тянулась уверенно, не виляя и не прерываясь. Жутковатых росчерков и крестов на ней не угадывалось. Значит, не стоило и бояться. Не убьют, не изжарят и не зарежут. Чего, он, в самом деле, трясется?..
— А тут про наш класс. Чё-то вроде про Анжелку… — Васёна ткнул перепачканным пальцем в листок, начал было читать, но сбился. Читал он скверно — чуть ли не по складам.
— Буковки сперва изучи! Дерёвня! — заорал Шама. Он сидел, забросив ноги на парту и любовался происходящим точно зритель театральным спектаклем. Кокер стремительно переместился к Васёне, нашел то самое место, на которое указывал приятель.
— Та-ак… Ага! «Я часто сравнивал ее с тем образом из снов. Гадал, что сходится, а что не очень. Потому что есть какое-то несоответствие, и этого я не в силах понять. Все равно как разницу между двумя сказками. Но одна реальная — из жизни, другая из сна. Одну я могу видеть каждый день, вторую — угадываю, может быть, даже воображаю»…
— Скучно! Давай другое! — Толян с Вадиком даже забарабанили по партам кулаками.
— Читай, читай! — крикнула Анжелка. Девчонки ее поддержали.
— Лучше про секс давай! — пискнул Маратик.
Кокер бедово тряхнул чубом. Сейчас он и впрямь чувствовал себя артистом на сцене.
— Сейчас про все будет, — игриво пообещал он. — Тарасоид только разгоняется.
— Ага, типа сеанса…
— Вот козлы, — тихо пробормотал Антоша. Он тоже по примеру Сереги глядел на свои руки. Но и его руки вряд ли что-нибудь могли подсказать. — Аврора бы подошла поскорее.
— А почему — Аврора? — обозлился Серега. Обозлился на себя и Антошу. — Слушаем-то мы, не она. И кстати, Аврора, если заявится, в первую очередь выдаст на орехи Маргарите.
— Марго-то здесь причем?
— Конечно, ни при чем. Это ведь мы на головах ходим. Только Аврора все так перевернет, что виноватой выставит Маргошу. Вроде как видит все, но покрывает.
— Виола тоже покрывает. И Федюня… Многие терпят и покрывают.
— Про Виолу мало кто знает. Про других тоже. А Маргоша не умеет финтить. И на педсоветах, наверное, режет правду-матку. Вот и вылетит с неполным служебным соответствием.
Антоша тяжело засопел.
— Во гадство! А все Сэм…
Серега кивнул. Оторвавшись от чертовых ладоней, нашел глазами «устроителя» галереи. Великий кукловод и комбинатор восседал на своем законном месте и, подперев голову, о чем-то болтал с Анжелкой. За партой перед ними в унисон позевывали Макс и Алик. Братья Рыковы в общей вакханалии участия не принимали: один чистил ножичком ногти, второй листал спортивный журнальчик. На развороте девица в кимоно — пятка розовая, в половину обложки. Впечатляющая пятка! О таких пятках братья, верно, мечтали с самого рождения, может, даже видели в своих каратистских снах.
Серега не сразу расслышал то, о чем говорит Антоша:
— …А ведь я сразу не допер. Получается, они ее снова разыграли.
— О ком ты? — он обернулся.
— Как о ком? О Маргоше. Она ведь сочинения Тарасика давно нахваливала, вот они ей про выставку и впарили. Вроде как все самое лучшее из Тарасиковых сочинений на стены — чтобы все видели и учились. Она и повелась. Расклеили-то при ней. А как Тарасик пришел, как рыдать начал, она и сообразила…
Все встало на свои места. Серега окончательно прозрел.
— Между прочим, — сообщил он, — Геру напоил тоже Сэм.
— Что?
— То самое… — Серега расстегнул портфель, извлек бутылку. Видал? Откуда, по-твоему такое у Герки?
— Не понимаю…
— А что тут понимать, одним противником меньше. Геру-то он устранил, разве не так?
— Гера завтра придет.
— Завтра их не волнует. Они этот цирк сегодня затеяли. А Гера, сам знаешь, слабины не дает, и за Тараса, верняк бы, вступился. Это тебе не Анжелка. Кареев по ней сколько лет уж сохнет, а она вон как с ним крутанула…
— А что Анжелка, — пробурчал Антон. — Я про нее давно говорил, что лахудра. Ты же не слушал.
— Зато мы сейчас сидим и слушаем… — Серега порывисто поднялся.
— Куда ты?
— Потолкую с владельцем бутылочки.
Антон заерзал на лавке.
— Может, не надо?
— Чего не надо?
— Ну, все это… Толковать и прочее. Все равно Аврора скоро примчится. Сидел бы лучше.