Целую крепко, мой ангел.
Береги себя.
Н.
Он вложил письмо обратно в конверт, спрятал в нагрудный карман, а карман застегнул. Потом достал трубку, набил ее и закурил. Местность вокруг него была удручающе безотрадна: огромное пространство развороченной мокрой земли и все, что на ней можно разглядеть, сожжено либо разбито. Где-то за горизонтом гремела стрельба, над серыми тучами кружили аэропланы. Смеркалось.
Он заметил, что к нему приближается какая-то фигура, – мужчина, явно военный, с трудом пробирался между обрывками колючей проволоки, растянувшимися по земле, как паутина. Человек подошел ближе, и Адам увидел, что он целится в него из ручного огнемета. Адам стиснул в пальцах гранату Хаксдена-Халли (для рассеивания бацилл проказы), и так, ожидая друг от друга самого худшего, они сошлись. В полумраке Адам разглядел форму английского офицера штаба. Он убрал гранату в карман и отдал честь.
Офицер опустил руку с огнеметом и приподнял противогаз. – Англичанин? – сказал он. – Ни черта не вижу. Монокль разбился.
– О, – сказал Адам. – Вы же пьяный майор.
– Я не пьян, сэр, – сказал пьяный майор, – и к тому же я, черт возьми, генерал. Вы-то что здесь делаете?
– Да понимаете, – сказал Адам, – я потерял свой взвод.
– Подумаешь, взвод… Я вот потерял всю свою дивизию, чтоб ей неладно было.
– Бой кончился, сэр?
– Не знаю. Ни черта не вижу. Еще недавно шел вовсю. Тут где-то моя машина поломалась. Шофер пошел искать подмогу и пропал, а я вышел его посмотреть, да вот теперь потерял машину. Чертова местность, тут всякий заплутается. Никаких ориентиров… Смотри-ка, где встретились, это забавно. Я вам кое что должен.
– Тридцать пять тысяч фунтов.
– Тридцать пять тысяч и пять. Я вас повсюду искал, до того как началась эта заваруха. Деньги могу вам отдать хоть сейчас, если хотите.
– Фунт, вероятно, сильно упал в цене?
– Почти до нуля. Но чек я вам, пожалуй, все-таки выпишу. Хватит купить стакан спиртного и газету. Кстати, о спиртном, у меня в машине целый ящик шампанского, только машина-то неизвестно где. Я его спас из одной столовой ВВС, еще там, при штабе. Ее разбомбили. Хорошо бы все-таки найти машину.
Со временем они ее нашли – лимузин «деймлер», по ступицу увязший в жидкой грязи.
– Залезайте, садитесь, – гостеприимно пригласил генерал. – Я сейчас включу свет.
Адам залез в машину и обнаружил, что там уже кто-то есть. В углу, свернувшись калачиком, под французской шинелью крепко спала какая-то молодая женщина.
– А я и забыл про нее, – сказал генерал. – Эту малютку я подобрал на дороге. Познакомить вас не могу, потому что не знаю ее имени. Проснитесь, Mademoiselle!
Женщина тихо вскрикнула и раскрыла испуганные глаза.
– Ничего, ничего, малютка, пугаться некого, тут все свои. Parlez anglais?
– А как же, – сказала она.
– Так, может быть, выпьем? – сказал генерал, сдирая фольгу с горлышка бутылки. – Стаканы в шкафчике.
При виде вина съежившийся в углу безутешный комочек женской плоти, казалось, немного успокоился. Она признала в шампанском символ международной доброй воли.
– А теперь наша прелестная гостья, может быть, скажет, как ее зовут, – предложил генерал.
– Не знаю, – сказала она.
– Полно, полно, малютка, не надо стесняться.
– Я не знаю. Меня как только не звали. Когда-то звали Непорочность. Потом на одном вечере была знатная леди, она отправила меня в Буэнос-Айрес, а когда началась война, привезла обратно, и я была у солдат, которые проходили обучение на Солсберийской равнине. Это было чудесно. Они меня звали Белочка, даже не знаю почему. Потом меня послали сюда, я была у канадцев, те меня называли совсем плохо, а когда стали отступать, бросили меня, и я попала к каким-то иностранцам. Они тоже были славные, хоть и воевали против англичан. Они тоже удрали, а тот грузовик, в котором я ехала, застрял в кювете, и тогда я попала к каким-то другим иностранцам, только эти уж были за англичан и на редкость противные, но я встретила одного американца-врача, совершенно седого, и он называл меня Эмили, говорил, что я очень похожа на его дочку, поэтому он увез меня в Париж, и там было чудесно, но через неделю он нашел себе в ночном клубе другую, и когда вернулся на фронт, бросил меня в Париже, а у меня не было денег, и с паспортом получилось недоразумение, и меня назвали numéro mille soixante dix huit [21] и послали меня и еще очень много девушек на Восток, к тамошним солдатам. То есть хотели послать, но в пароход попала торпеда, меня спасли, и французы отправили меня сюда поездом с другими девушками, очень невоспитанными. Потом я жила с этими девушками в барачном лагере, а вчера к ним пришли гости, я осталась одна и пошла погулять, а когда вернулась, ни барака нашего не было, ни девушек, и вообще никого не было, пока вы не приехали на машине, и теперь я уж совсем не знаю, где я. Какой ужас эта война, правда?
Генерал откупорил еще бутылку шампанского.
– А теперь все в полном порядке, малютка, – сказал он, – так что не печалься и улыбнись. А дуться не нужно – с такими-то хорошенькими губками. Давай-ка снимем эту тяжеленную шинель, я тебе сейчас укрою ею коленки. Ну что, так лучше?… Вон какие ножки гладкие, крепенькие…
Адам не мешал им. Вино, и мягкие подушки, и усталость, накопившаяся за два дня боев, сделали свое дело. Отрешенный от всех, не ведая о пульсирующих рядом с ним приятных эмоциях, он погрузился в сон.
Окошки застрявшего в грязи автомобиля светились среди опустошенного поля битвы. Потом генерал, задернув шторки, отгородился от этой печальной картины.
– Так уютнее? – сказал он.
И Непорочность стала грациозно перебирать пальчиками его ордена и медали и расспрашивать, за что он их получил.
А издалека, подобно новому витку тайфуна, уже опять накатывался грохот боя.