Командиры опять рассмеялись. У всех было приподнятое настроение.
Мансур встал и, отряхнув брюки, забросил автомат за спину. Лейтенант тоже поднялся. Его, заведенного собственной фантазией, терзали вопросы, остающиеся без ответа. Неужели у заставы нет шансов на спасение?
Предугадав невысказанный вопрос, Аскеров ободряюще улыбнулся. От соседства с черными усами зубы его казались ослепительно белыми.
— Ты все правильно рассказал, Владимир, молодец. Только забыл одну вещь: моджахеды могут с тыла не только атаковать, но и засаду оставить на случай нашего отступления.
— Вот именно — отступления, — загорячился Ратников. — Остается один выход — уводить людей. Чем быстрей, тем лучше.
В самом деле. Связи нет, помощь никаким способом подойти не успеет, вооружение слабое, численно уступаем. Чего еще ждать? Уходить нужно.
Однако по выражению лица капитана было видно, что тот не согласен с доводами новичка.
— Владимир, ты знаешь поговорку «С границы уйти нельзя»?
— «Граница пойдет за тобой», — закончил лейтенант. — Слышал, это мне еще отец говорил.
— А он не говорил тебе, что пограничники не отступают?
— Но ситуации же разные бывают. Нельзя иметь одно правило на все случаи жизни.
— Для других родов войск — да, для нас — нет. Пограничники не отступают, потому что не отступают никогда. Это не пижонство, а правило. Мы на последнем рубеже.
Они неторопливо пошли от столба по направлению к заставе. Аскеров излагал спутнику нехитрую мудрость — излагал без намека на пафос, просто, как правило, которое, может, кому и не нравится, но изменить его уже невозможно никакими силами. Ратников протестовал, говорил, что бездумное сопротивление лишено смысла. Он даже провел аналогию, с Брестской крепостью, и капитан ухватился за эти его слова.
— Правильно вспомнил. Тогда для всех еще не было сталинского приказа «ни шагу назад», а для пограничников он уже был. Немцы уже к Смоленску подошли, когда последний из нас там, в Бресте, написал на стене «Прощай, Родина. Умираю, но не сдаюсь». Скажешь, в этом тоже не было смысла, да?
Говоря это, Мансур продолжал внимательно озирать горные окрестности, вероятно, все еще прокручивая в мыслях разные варианты грядущих событий.
— Тогда смысл был, раз победили, — сказал Ратников и сам же растерялся от сделанного вывода. — Это что же, получается, мы обречены подвиги совершать?
— Выходит, так. И в этом есть глубокий смысл. Обреченные на подвиг. Это ты хорошо сказал. — Рассмеявшись, Мансур похлопал обескураженного лейтенанта по плечу. — Вот, кадет, за что я и люблю пограничные войска!
Дальнейшую часть пути Аскеров проделал в хорошем настроении. Ратников же, наоборот, был совершенно огорошен. Он уже любил пограничные войска, но еще не понял тот глубинный смысл, про который говорил капитан.
Абу-Фазиль собрал фотографии в стопку и небрежно отложил их в сторону. Теперь эти фотографии не нужны, как не нужны убитые солдаты.
— Что будет дальше? — спросил Надир-шах.
— Дальше дело — политики, — ответил араб и сделал приглашающий жест в сторону Селима, предоставляя ему слово. Хотя Селима распирало от гордости за свое неожиданное возвышение, однако он оказался достаточно умен, чтобы не кичиться ролью любимчика Надир-шаха, держался скромно. Он попросил всех присутствующих посмотреть на карту.
— Когда мы захватим заставу, то после зачистки займем круговую оборону. После этого разместим, пленных в центре и по периметру. Затем уважаемый Сафар-Чулук, официально являющийся нашим командиром, выйдет в открытый радиоэфир с заявлением, которое мы должны получить от вас, уважаемый Надир-шах.
— Текст будет завтра. Пусть только прочтет грамотно.
— Я помогу ему, — важно пообещал Селим, и это был единственный прокол в его до этого сдержанном поведении. Присутствующие заулыбались, однако Надир-шах снова ввел разговор в серьезное русло:
— Связи между нами больше не будет. Дальше все подчиняются только Селиму. У него имеются все инструкции. Поскольку у вас будут заложники, никто не станет штурмовать и обстреливать заставу. От вас потребуется только выдержка. В Ташкенте я возьму инициативу в свои руки. Русские, скорей всего, отвергнут мои услуги как посредника и предпочтут какого-нибудь муллу из Уфы или еще откуда. Но вы скажете, что говорить будете только со мной. Когда я приеду, встретите меня как чужого, но с уважением. Селим все знает. До моего приезда ни одного слова обо мне при пленных. Кто скажет, тому отрезать язык. Я договариваюсь о том, что вы отпускаете пленных и возвращаетесь в Афганистан. Все так и будет. Аллах акбар!
— Аллах акбар! — повторили остальные.
Надир-шах перехватил вопросительный взгляд Селима.
— Позвольте добавить, господин? — Получив молчаливое согласие, он обратился к командирам: — Теперь смотрите внимательно. На заставе будут эти двое. Они заклятые враги шаха. Вы заберете их живыми или принесете их головы.
Он выложил на стол две фотографии. Два российских офицера были запечатлены телеобъективом, очевидно, с очень далекого расстояния. Поэтому резкость крупных планов была небезупречна, но все-таки достаточно хороша, чтобы различить людей.
Это были два капитана — Аскеров и Клейменов.
Внешне на командном пункте все оставалось по-прежнему: Аскеров сидел в своем кабинете, Клейменов — у себя. Они не делали попыток к переезду. Восстановление Мансура в должности казалось само собой разумеющимся, так чего же огород городить, таскать бумаги туда-сюда. При случае они только слегка подтрунивали друг над другом, каждому в его новом положении было немного неловко. Вот и сейчас — Аскеров находился в своем кабинете, когда Константин приоткрыл дверь и обратился:
— Разрешите войти, товарищ капитан?
Он спросил это так, как положено по уставу, и, хотя форма была соблюдена, в его интонации чувствовалась шутливость. Что-то чертивший на карте за столом Мансур принял условия игры и откликнулся в том же духе:
— Ой, виноват, товарищ капитан, я ваше место занял.
— Да брось ты.
Клейменов прошел к столу и остановился, словно раздумывая, как лучше поступить: присесть или вообще уйти. При Аскерове в своей новой должности он чувствовал себя скованно. А тот сказал:
— Здорово эта гибель Сафара выбила меня из седла. Представляю, как они над ним измывались. Прямо картина стоит перед глазами.
— Да, ужасно жалко. Парню шестнадцать лет, еще бы жить да жить. — Оба помолчали, затем Клейменов сказал: — А я тебя давно ищу, только сюда не сразу заглянуть догадался.
— Получается, тебе офис не очень-то нужен, — улыбнулся Мансур.
— Выходит, что так.
— А зачем искал? Хотел что-то спросить? Так спрашивай. Я так и думал, что ты захочешь спросить.