— Я тоже, — добавил Оби-Ван и оглянулся назад. — Ну что ж, Анакин, теперь твоя очередь!
Последние слова вырвали падавана из глубин собственных мыслей.
— Что? Я? Но учитель, у меня нет никаких подобных навыков! Я никогда не тренировался и не готовился к выступлению перед толпой дикарей. В конце концов, меня учили сражаться, а не выступать на сцене. По сравнению с Баррисс любые мои ужимки…
— А тебе и не стоит равняться на Баррисс, — спокойствие Оби-Вана в общении с падаваном было потрясающим. — Но вождь ясно дал понять: он хочет, чтобы каждый член команды показал им что-либо новенькое, продемонстрировав тем самым наличие у себя души. А теперь, Анакин, настало время подняться на сцену.
Молодой человек закусил нижнюю губу.
— И я могу ни за что не ручаться?
— Полагаю, что так, — сухо ответил Оби-Ван. — Просто встань на сцене и обнажи душу, которая, поверь мне, имеется у каждого джедая.
С большой неохотой падаван поднялся с места. Сопровождаемый огромным количеством глаз как ансонцев, так и людей, юноша медленно вышел на центр усыпанного песком крута. Что же ему следовало сделать, чтобы продемонстрировать собравшимся здесь ротозеям свой внутренний мир? И как только Баррисс удалось подобное? И никто не может подсказать мне идею!
Конечно, Анакину доставило бы сейчас гораздо большее удовольствие оказаться за штурвалом звездолета, а не в центре огромной залитой светом поляны под пристальным вниманием сотни нетерпеливых глаз. Но жизнь джедая всегда полна неожиданностей: падаван понял — придется смириться. Мысли унеслись далеко-далеко, на Корускант, или еще дальше, домой, или…
Наверное, стоит вспомнить что-либо из детства. И тут на память пришла песня — протяжная, печальная, которую мама частенько напевала ему длинными темными вечерами перед сном. Песчаные бури закрывали горизонт, денег не хватало на еду, городская жизнь замирала на несколько дней, а мама пела и пела, чтобы отвлечь своего сына от темных мыслей. Ей бы понравились слова песни, которую он столько раз пытался спеть ей в ответ. За долгие годы, как он покинул мир, на котором родился, ему так и не выпал случай увидеть маму.
И вот Анакин представил, что мама стоит сейчас перед ним; ее родное умиротворенное лицо ласково ему улыбается. А поскольку помощи ожидать было не от кого, падаван постарался восстановить в памяти точную последовательность куплетов.
В тот же самый момент все окружение вокруг площадки растворилось: здесь не было ни Мазонга, ни наблюдателей-Иивов, ни даже учителя Оби-Вана. Печальная песнь разлилась по округе; она ширилась и разрасталась, принимая в свои объятия всех, каждое присутствующее здесь живое существо. Над лагерем повисло молчание.
Простая, парящая мелодия, которую пел юноша, разнеслась по округе, заставив восторженно замереть всех находящихся вокруг зрителей. Дети замолчали, а садаины и суубатары, которые до настоящего момента приглушенно фыркали, навострили уши и обратили пристальное внимание на центральную поляну. Мелодия неслась все дальше и дальше, через тростник и водную гладь озера, растекаясь по бескрайним просторам ночной прерии. Ни один из сидящих в качестве зрителей Иивов не понял ни слова, но сила молодого голоса и старание, с которым Анакин пытался донести до хозяев свои глубинные переживания, произвели на них неизгладимое впечатление. Одиночество, сквозившее в песне, было понятно без всяких слов. И даже несмотря на несоответствие ритму и музыкальному стилю привычным песням алвари, Иивы были в восторге.
В какой-то момент Анакин, наконец, осознал, что настала пора закругляться. Юноша издал последнюю ноту, а затем замер и принялся наблюдать за реакцией зрителей. Сначала послышался свист, затем шипение, а после того — бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Кажется, падаван должен быть доволен, но вместо того чтобы раскланяться и поблагодарить присутствующих за внимание, он поспешил, опустив голову, к своему прежнему месту. Щеки Анакина пылали, а лицо выражало такой стыд, будто он был готов провалиться под землю. Кто-то одобрительно постучал по его спине. Оглянувшись, молодой человек заметил Булгана, чей внешний вид лучше всяких слов говорил об испытываемых чувствах.
— Прекрасные звуки, мастер Анакин, прекрасные звуки! — подняв руку к ушной впадине, он добавил: — О да, ты доставил удовольствие каждому алвари.
— Неужели? — спросил Скайвокер у человека, сидящего по правую руку.
К своему величайшему удивлению падаван отметил, что учитель также не скрывает своей радости.
— Каждый раз, когда я думаю, что разгадал твою природу, Анакин, — произнес Оби-Ван, — ты преподносишь мне новый сюрприз. Я и понятия не имел, что ты обладаешь такими вокальными данными.
— А я и не обладаю, — стыдливо ответил он. — Просто мне пришла на ум одна старинная мелодия. Так получилось.
— Порой старинные воспоминания становятся источником величайших открытий, — произнес Оби-Ван, медленно поднимаясь на ноги; наступила его очередь. — Внутри каждого из нас живет нечто, позволяющее заинтриговать кого угодно. Что же касается процесса смены голоса, который настигает каждого мужчину…
— Я заметил, учитель, что в процессе пения несколько раз срывался, — улыбнулся Анакин и неопределенно пожал плечами. — Нет предела для совершенства.
Юноша напряженно смотрел, как его учитель медленно выходил на центр поляны. Что же придумал Оби-Ван Кеноби для того, чтобы заслужить доверие собравшихся Иивы? Анакин не имел об этом ни малейшего понятия. Он ни разу не видел, чтобы учитель пытался петь или танцевать, рисовать или ваять… Но надавай чувствовал, что Оби-Ван Кеноби приготовил для всех нечто особенное.
Несколько мгновений джедай восстанавливал в памяти особенности местного диалекта, затем сложил свои руки возле рта в виде рупора, прочистил горло и принялся говорить. Больше ничего не произошло — никаких акробатических прыжков в стиле Баррисс или певческих изысков на манер Анакина.
Но тем не менее гортанная речь Оби-Вана напоминала собой музыкальное произведение.
Подобно гимнастическим упражнениям Баррисс, талант учителя оказалось большим откровением для его падавана. Сначала, равно как и все наблюдающие за сценой Иивы, Анакин испытывал беспокойство, искренне полагая, что этот длинноволосый мужчина решил обмануть их ожидания. Некоторые из зрителей решили, что джедай намеревался отделаться от навязчивых любителей зрелищ одними разговорами, а потому начали даже покидать собственные места. Но Кеноби продолжал и продолжал — и внезапно его голос наполнился такими сладкозвучными нотами, что все окружающие навострили уши, а застывшие у порога алвари вернулись на места. Складывалось впечатление, будто на поляне разыгрывается сцена массового гипноза.
На самом же деле Оби-Ван поведал историю, которая, равно как и большинство рассказов, начиналась очень просто и непринужденно — быть может, даже несколько скучновато. Но как только сюжет стал набирать обороты, его истинная сила приковала зрителей на местах; они не могли отвести взгляда от сцены, стараясь не пропустить ни единого слова. И стар, и мал, все впали в некое подобие транса.