– Я желаю этого, о да, великий, приходящий в жилище свое…
Очертания становились четче, как фотоснимок, проявляющийся в ванночке с реактивом. Кэти застряла в пламени свечи. Я окружил ее собой и потянул.
– Фрэнк? – еле проговорила она. – Мне уже можно домой?
– Кэти! – взорвался я. – Дьявол идет. Лети прямо вверх!
И тут он возник рядом с мадам Жанной. Он наклонился, чтобы понюхать миску с кровью, а потом заметил меня. Его толстые губы медленно раздвинулись.
– Кэти, за мной, – пронзительно крикнул я и ракетой взмыл к потолку. Я не оглядывался и долгое время мчался без остановки.
Кэти догнала меня где-то на краю земной атмосферы.
Когда я услышал, что она зовет меня, я остановился.
Я был напряжен и готов продолжить бегство. Женственная чайка уселась мне на плечо. Я взглянул вниз сквозь мили пустого пространства под моими ногами. Ничего, кроме колобошек, тянущихся друг за другом вдоль невидимых силовых линий. Видимо, Дьявол не стал утруждать себя погоней за нами.
– Я туда не вернусь, Кэти.
Она едва уловимо вздрогнула.
– Что будет с этим несчастным мальчуганом?
– Мадам Жанна найдет другую душу. Или его мать найдет другого доктора. Не знаю. – Она отвлекла меня от мысли. – Мы не вернемся на Землю, – сказал я твердо.
– Мне не следовало ей доверять, – тихо сказала Кэти.
– Кому?
– Она была желтой. Желтым колокольчиком, а у ее голоса было эхо. Я встретила ее в Кембридже, и мы полетели в Южный Бостон вместе. Она хотела показать мне, где она живет. – Голос Кэти доносился откуда-то издалека. – Она привела меня к мадам Жанне, а потом они перерезали петуху горло. Мне так хотелось пить…
Я перебил ее:
– Я не видел никакого желтого духа у мадам Жанны.
– Она живет внутри мадам Жанны. Она сказала, что для призрака гораздо безопаснее находиться в живом человеке.
Я рассказал ей про разговор в музее.
– Похоже, – заключил я, – что, если ты дух, тебе положено покидать Землю и лететь на Саймион.
– Как?
– Саймион находится в алеф-нуль милях от Земли.
Алеф-нуль – это первое бесконечное число. Это совсем как раз-два-три-.., алеф-нуль. Это многоточие означает «всегда».
– И как же мы собираемся пролететь это «всегда»? – нетерпеливо спросила Кэти. – Как бы быстро мы ни летели, мы не сможем улететь бесконечно далеко от Земли.
– Мы будем непрерывно ускоряться. Первый миллиард миль мы пролетим за два часа. Следующий – за час. На третий миллиард миль потребуется полчаса. На каждый последующий миллиард миль будет требоваться вдвое меньше времени, чем на предыдущий. Мы можем пролететь алеф-нуль миллиардов миль за 2 + 1 + 1/2 + 1/4 +.., часов. В сумме это составит четыре часа.
– Я думала, никто не может лететь быстрее света, – попыталась озадачить меня Кэти.
– И мы не полетим. Мы будем только непрерывно ускоряться до скорости света.
– Как же тогда получается, что мы полетим настолько быстрее?
– Это из-за релятивистского растяжения времени.
Об этом не тревожься.
Кэти сомневалась.
– Через четыре часа мы будем бесконечно далеко от Земли? Километровый столб алеф-нуль?
Я кивнул.
Кэти устроилась у меня на спине и распростерла крылья. Ее тело трепетало, как натянутый лук. Я вытянул перед собой руки, подражая Супермену. Мы придавили газ и рванули в направлении центра Галактики.
Первая часть путешествия была скучной. Хотя мы непрерывно наращивали ускорение, нам все же потребовался час на то, чтобы выйти за пределы Солнечной системы. А потом было полтора часа пустоты до следующей звезды.
Спустя три часа стало интереснее. Объективно мы летели со скоростью, равной 0,7 скорости света. Из-за наших искаженных стандартов времени и длины казалось, что наша скорость втрое выше этой. Начали проявляться странные релятивистские эффекты.
Казалось, что мы выглядываем из пещеры. Повсюду позади и вокруг нас было мертвое абсолютное ничто, называемое в теории относительности «Где-то-в-другом-месте».
Каким-то образом все звезды умудрились разместить свои изображения впереди нас. Мы еще ускорились.
Путешествие в тысячу световых лет по Галактике заняло всего полчаса. Но каких полчаса. Я смотрел из нашего конуса скорости на обширный диск из звезд, лежащий впереди. Большинство звезд жались к краям. Медленно одна из звезд отделялась от сгустка у края и, увеличивая скорость, мчалась по гиперболической орбите к центру, потом – ЗЗУМ – она стремительно мчалась мимо нас и по дуге возвращалась на свое место у края нашего поля зрения.
В мелькании пролетающих мимо звезд был свой ритм, и я начал улавливать его. Это напоминало слушание стука вагонных колес. Я не обращал внимание ни на что, кроме налетающих на нас световых импульсов. Я поднажал, чтобы это мелькание стало еще чаще.
В сгустках мелькавших мимо нас звезд тоже был свой ритм… Когда ускорение еще возросло, я начал замечать ритмы второго и третьего порядка. Вдруг звезды замерли. Мы вырвались из Галактики.
Наше поле зрения сузилось настолько, что мне показалось, будто я выглядываю из бойницы. Со всех сторон была тьма, и я познал страх. Вместо спины у меня был сгусток боли, но я заставлял себя ускоряться все сильнее.
Чтобы бойница становилась все уже и уже.
Несколько сплюснутых дисков света вывалились из бесконечности и прошелестели мимо. Потом все больше и больше их стало пролетать мимо, они летели, изгибаясь. Галактики. Я чувствовал себя мошкой в снегопад.
Нам пришлось пролететь некоторые галактики насквозь.
Внутри было веселенькое смазанное мелькание. Мы двигались слишком быстро, чтобы успевать разглядеть отдельные звезды, проносящиеся мимо.
Мы давили сильнее и сильнее. Теперь мы попадали в новую галактику каждые несколько секунд, и, как и раньше, я начал угадывать ритмы более высокого порядка в этих стробоскопических вспышках.
С этого момента больше ничего нельзя было разглядеть – мерцающие вспышки, которые нарастали и нарастали, превращаясь в почти непрерывное свечение, потом частота резко падала и снова начинала нарастать. В конце каждого цикла мы достигали все более высокого уровня группировки, а свет становился ярче.
Я уже чувствовал себя на зазубренной грани изнеможения. Вспышки света вызывали в моем сознании какие-то остроконечные ландшафты. Ясность восприятия быстро меркла по мере того, как я, не отрываясь, смотрел на все более и более закручивающееся воронкой мелькание света перед собой. Я попытался ускорить его еще больше. Рисунок из световых пятен еще имел какую-то глубину, но я заметил, что чем сильнее я давлю на газ, тем мельче и двухмернее становилась разворачивающаяся передо мной сцена. Я сосредоточился на том, чтобы сделать ее совсем плоской.