Почувствовав запах крови, они стали чуть менее осторожными, так стая голодных волков гонит огромного лося через засыпанный снегом лес, уже не обращая внимания на то, что у уставшего животного есть острые рога. Мазуров увидел, как из-под «Ильи Муромца» вынырнул «Альбатрос». Он спускался под небольшим углом к земле, почти планируя. Удар! В следующий миг капитан словно оказался на качелях. Он был на склоне горки, в которую превратилось крыло. «Муромец» стал резко валиться на левый борт. Штурмовик отпустил стойку, помогая себе руками, скатился по крылу прямо в раскрытую дверь и упал в салон аэроплана. Бедром он врезался в скамейку. Нога сразу онемела и в дальнейшем опираться на нее было так же неудобно, как на протез. Промедли капитан немного, и горка могла бы стать слишком крутой, хотя кто скажет, где безопаснее: на крыле или в салоне, наполненном пороховым дымом. Мазуров быстро понял причину крена «Муромца» — у него испортился еще один двигатель, быстро терявший скорость оборотов. Холодный пот прошиб капитана. Он не знал, что теперь делать. Хотелось закрыть глаза. Земля катастрофически надвигалась на аэроплан.
Они летели уже так низко, что почти касались левым крыльями одиноких деревьев. Каким-то чудом второму пилоту удалось чуть выровнять крен, но не до конца, поэтому аэроплан коснулся земли кончиком крыла, которое мгновенно стерлось, рассыпалось, словно по нему провели крупнозернистым шлифовальным станком. Затем нагрузку приняла левая пара колес, через несколько секунд правая, но к этому времени левая стойка уже переломилась, будто по прочности ничем не превосходила спичку. Ее обрубок на всю длину впился в землю, вспахивая борозду. Потом, застряв в земле, сломался и этот обрубок, отлетела правая пара колес вместе со стойкой, а аэроплан заскользил на крыльях, оставляя за собой измочаленные куски обшивки.
Второй пилот выбирал место для посадки, уже теряя сознание. На губах был привкус крови. Стиснутые зубы обнажились. Кожа размазалась по щекам, как при перегрузке. Он только сейчас вспомнил, что надо послать сообщение о катастрофе. Ему очень трудно было разлепить губы, заставить их издать какой-нибудь членораздельный звук.
— База. Как слышите меня? Прием, — и, не дожидаясь ответа: — Нас подбили. Падаем. Наши координаты…
Он раз за разом повторял это сообщение. Голос становился все тише. Но второй пилот не замечал этого. Ему казалось, что он кричит. Его стекленеющие, залитые кровью глаза уже не видели, что рация разбита и не работает. Он был уверен, что его услышат. Перед глазами слоилась мутно-красная пелена, через которую второй пилот с трудом различал землю. В нем что-то сломалось, точно жилы были струнами, которые теперь лопнули.
Когда аэроплан коснулся земли обрубком колесной стойки, его встряхнуло, как корабль, который столкнулся с айсбергом или пропахал днищем отмель. Он резко потерял скорость. Штурвал вырвался из ослабевших пальцев второго пилота. Авиатора выбило из сиденья. Раскрашивая панель приборов кровавой полосой, разрывая одежду, сдирая кожу, он врезался в фанерный щит и остатки лобового стекла, но они его не остановили. Как камень, выпущенный из пращи, второй пилот вылетел из кабины, пролетел метров двадцать, прежде чем ударился о землю, но инерция протащила его еще несколько метров, завертев волчком, как безвольную куклу, в которую он и превратился. А потом пилот замер. Он лежал на спине с широко распахнутыми глазами и смотрел в небо. Жесткая струя ветра хлестнула лицо авиатора, но он уже не чувствовал и этого. С уголков его губ стекали ручейки крови. У него не было ни сил, ни желания смахивать ее. Он просто не мог пошевелить пальцами, потому что его позвоночник был переломан в двух местах.
Красная пелена перед глазами прояснилась. Он, не мигая, смотрел в небеса. Он так любил их и всегда мечтал летать! Он смотрел в небо, а жизнь в его глазах постепенно угасала.
Он ощущал каждый камень, на котором подпрыгивал «Илья Муромец», словно ехал на автомобиле со сломанными рессорами, причем автомобиль неуправляем и несется не разбирая дороги со скоростью… наверное, уже не сто, а пятьдесят километров в час. Вполне достаточно, чтобы разбиться.
Он превратился в китайского болванчика, который упал с высокого шкафа и разлетелся на множество кусочков — таких мелких, что склеить их заново в одно целое мог только очень опытный реставратор. А где же его взять? Да и королевскую рать тоже не сыщешь. Мазурова подбросило немного вверх. Он едва не выпустил из рук ножку лавки, за которую держался. Его вены, сухожилия и мышцы при этом растянулись, затрещали, но потом снова сократились, словно были сделаны из резины, и Мазурова вновь бросило на пол. Он ударился скулой, да так, что чуть не вывихнул челюсть и стер в порошок кончики передних зубов. Главный удар пришелся на грудь, мышцы немного смягчили его, но все равно Мазуров напоминал себе кусок телятины, из которой делают отбивную. Всего лишь раз в жизни он испытывал более сильную боль, когда много лет назад прыгнул с обрыва в море и вошел в воду не вниз головой, а под большим углом. Он чуть не утонул тогда. Хорошо еще, что родители об этом случае так и не узнали, а то они больше не отпускали бы его купаться.
Капитана потащило вперед. Он все-таки расстался с ножкой. Скорее всего, пальцы слишком вспотели и соскользнули с нее. Нет, немного раньше кто-то толкнул его в плечо, какой-то бедняга, который так же, как и Мазуров, потерял опору в жизни. Это оказавшись в бурной реке, лучше отдаться воле потока и сберечь силы на тот случай, когда он ослабеет, станет более спокойным. Именно в этот момент надо попробовать из него выбраться… Мазуров выставил вперед руки. Наверное, это спасло ему жизнь, потому что если бы он ударился о стену пилотской кабины головой, то сломал бы себе шейные позвонки. Его вдавило в стену. Капитан никак не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, кто лежит рядом с ним, и лишь слышал хрипловатое, булькающее дыхание.
Никто не делал попыток выбраться из аэроплана до той поры, пока он не остановится. Штурмовики хорошо знали, к чему обычно приводят попытки прыгнуть на полном ходу из вагона поезда. Одними ушибами дело не ограничивается.
Провидение выступало в роли маленького мальчика, который посадил несколько жучков в спичечную коробку, а затем, размышляя над тем, что же с ними будет, стал ее трясти. Штурмовикам оставалось лишь ждать, когда провидению наскучит эта забава. Жаль только, что у них не было хитиновых панцирей.
Мазуров не сразу понял, что аэроплан больше не трясет и вместо шума ломающейся фанеры и деревянного каркаса он слышит стоны своих товарищей. Очевидно, на какое-то время он потерял сознание. Капитан ощупал тело. Оно ныло, как будто по нему старательно прошлись дубинками, тщательно обработав всю поверхность и не забыв ни об одном суставе. На каждое прикосновение тело отзывалось то острой, то тупой болю. Но похоже, что он ни сломал ни одной кости.
Свет вливался в аэроплан через десятки пулевых пробоин. В солнечных лучах, как насекомые в янтаре, увязали пылинки. Ненадолго. Лучи не успевали застыть. Мазуров, постанывая, приподнялся на локтях, потом подтянул колени, но так и не встал из-за того, что взгляд его наткнулся на ручную гранату, которая валялась на полу всего лишь в нескольких сантиметрах от него. Мазурова прошиб пот. Капитан подумал, что боеприпасы штурмовиков могли сдетонировать, а чека гранаты, например, выпасть и тогда аэроплан разнесло бы в клочья вместе со всем экипажем. Они летели на пороховой бочке. Это почище, чем летать на ядре. Он быстрым движением схватил гранату, как ловят надоедливую муху, и запихнул ее в карман.