Рудольф Казимирович открыл сейф, извлек пластиковую бутылку, тщательно оглядел крышку — запечатана, внимательнейшим образом изучил саму бутылку: нет ли где следов от шприца? И, убедившись, что все в порядке, открутил крышку и сделал большой глоток прямо из горлышка.
— Хорошо!
Он опустился в мягкое кресло, сделал еще один глоток и улыбнулся:
— Ну что ж, Холодов, согласись: до меня тебе не добраться. Я предусмотрел все.
И нахмурился, почувствовав легкое покалывание в почках.
«Барин умер!»
«Рудик копыта откинул!»
«Что теперь будет?!»
С самого утра, с того момента, как телохранитель нашел хозяина в кабинете, в особняке царила суета. Молодая супруга усопшего, как и положено, рыдала в спальне. Взятая за красоту и молодость, она совершенно не представляла, что следует делать при кончине благодетеля, но кое-какие шаги предприняла: с целью обновления траурного гардероба прибыл известный портной.
Но прежде в усадьбе появились две кареты «Скорой помощи»: местная и микроавтобус, на котором подвезли нескольких медицинских светил. Чуть раньше примчался милицейский «жигуленок», но внутрь его не пустили, дабы не смущал приличных людей отвратным видом, отвели место у ворот, а при первой же возможности заменили на роскошный «Форд». Правоохранителей вообще набежало много: звезды, лампасы, каждый хочет лично удостовериться, что Рудик помер, каждый желает лично убедиться, что криминала в этом нет, каждый обязан лично поговорить с экспертом и лично выразить соболезнования вдове. Истоптали ковер в большой гостиной, поцарапали штучный паркет. У эксперта сел голос, охрип, бедолага, каждому лампаснику объяснять, что помер великий и ужасный Рудик от острой почечной недостаточности, заурядный случай для хронического гломерулонефрита. И никаких препаратов, ускоряющих переход человека в мир иной, не обнаружено. Очередной генерал (или полковник) отправлялся восвояси, покачивая умной головой, а на его место сразу же заступал следующий. «Как? Почему? Из-за чего?» И ведь знали же, подлецы, что в теле видного демократа еще не раз покопаются лучшие патологоанатомы, что каждую клеточку в микроскоп рассмотрят, а все равно лезли. «Говори как на духу! Именно мне! Я лично буду докладывать…» Фамилии назывались самые могущественные.
Но больше всего, разумеется, появилось в особняке соратников покойного, солидных, сосредоточенных господ в дорогих костюмах. Шушукались, морщились, что-то друг другу доказывали. Но — тихо, только между собой. Если лампасник какой приближался или из прислуги — замолкали. Серьезные дела не для посторонних ушей. И с уважением поглядывали на плечистого здоровяка, прибывшего одним из последних.
— Совсем ведь молодой был?
— Молодой, да порченый, — буркнул я. — Не зря же о пересадке беспокоился.
Не нравилось мне, что среди дворни шуточки нехорошие пошли, а особенно раздражало, что некоторые открыто улыбались, словно не похороны предстоят, а праздник какой. Ну да, согласен, Рудика мало кто любил: родители его давно умерли, с детьми от первого брака он не общается, а больше вроде и некому горевать. Но радоваться-то зачем? Во всяком случае — открыто? Нехорошо это.
Впрочем, Борька, судя по всему, мою точку зрения разделял.
— Клавдия с девками хихикает. А чего хихикать? Куда мы теперь? Опять место искать?
Я вздохнул: тему приятель поднял правильную. Но неприятную, ибо, как сложится судьба после внезапной смерти Елакса, я не представлял. Текла себе устоявшаяся жизнь, сытая и безмятежная, и вдруг — опа! — ищи новое место. Опять пороги обивать.
— Думаешь, здесь остаться не получится?
— Помяни мое слово: молодая при первой же возможности умчится. Ей во Францию хочется, у них дом на Лазурном Берегу. Вилла. В ней и поселится. А там обслуга другая. Французская. Не потащит же она туда нас.
— Не потащит.
Борька закурил.
— Ты-то мужчина молодой, да и повар знатный, не зря тебя Рудик постоянно нахваливал. А нам с Клавдией куда?
Я потоптался около плиты, раздумывая, стоит ли заниматься обедом, решил не спешить и, одолжив у Борьки сигарету, присел рядом.
— При доме останемся. Не пропадем. Новые господа въедут. Мало их, что ли?
— Одна надежда.
Надежда-то надеждой, да слабая. Когда еще новые господа появятся? Завещание огласить надо? Надо. Опять же, неизвестно, кому Рудик дом оставил. Может, молодой жене, а может, и первой. Он вроде неплохо к ней относился. А господа за домину удавятся, наверняка в суд пойдут, дело замутят… В общем, чуяло мое сердце, что закроют особняк на неопределенный срок. Мало, что ли, случаев? Полно!
— Повар кто?
Голос грубый, глаза равнодушные — милиционер пришел. В погонах. Хотя и без погон все понятно. По обращению.
— Ты повар?
— Ага.
Я на всякий случай привстал и сигаретку затушил. Милиционер оглядел меня с хорошо поставленной подозрительностью:
— Слушай сюда, повар: поскольку обстоятельства смерти Рудольфа Казимировича Елакса пока не ясны, принято решение опечатать кухню.
— Почему?
— Ты дурак, что ли? Сказано: поскольку обстоятельства смерти пока не ясны. Неизвестно, отчего приступ приключился.
— Подозревают, что траванули Рудика, — доходчиво объяснил Борька. — Ты, стало быть, и траванул. Как этот… Сальери.
В груди у меня стало холодно-холодно. Ведь упекут гады! Одно дело — такая шишка сам окочурился, и совсем другое — был убит. Начальникам милицейским только бы зацепиться, только бы упечь честного человека, «расследование начать», а там… Им ордена и благодарности, а мне? Мне пропадать.
Задрожали руки.
— Но…
— Да не трусь ты, — заржал милиционер. — Эксперты говорят, что смерть наступила по естественным причинам. Болезнь у Рудольфа Казимировича была, гомонефрит, кажется. От него одно спасение — пересадка. А он не успел.
— А я? А я тогда при чем?
— Проверяем.
«Знаем мы ваши проверки!» Мне стало тоскливо.
— Шкафчик открой.
Я распахнул дверцы и посмотрел на знакомые полки. На склянки, стоящие в первом ряду. Милиционер говорил что-то еще, но я не слышал. Не слушал, если быть точнее, потому что не понимал… В первом ряду корица, лаванда, гвоздика, чили… Странно. Рудик не любил корицу. Да и лаванду… Куда же я их добавлял? Я вдруг понял, что абсолютно не помню, что в последний раз готовил для хозяина. Рыбу? Мясо? Овощи? Какие овощи? Нет, не рыбу. Жаркое. Смутное воспоминание о сложном рецепте. Да, был очень интересный рецепт, который я прочитал… В журнале? А ведь верно — в журнале. Там есть раздел «Рецепты от звезд».