Проказа улыбнулась:
— И все? Белье в комоде — и все?
— Да, в комоде. — Очкарик вошел в спальню. — Спокойной ночи.
И закрыл за собой дверь.
— Ну, что ж… Спокойной ночи.
Проказа задумчиво покрутила в руке бокал, а затем разжала пальцы и с улыбкой проследила за тем, как тонкое стекло бьется о паркет.
— Спокойной ночи…
* * *
— Испанка не отзывается? — поинтересовался вошедший в гостиную Гончар.
Оружейник отрицательно покачал головой:
— Нет.
И посмотрел на лежащий на столе телефон.
— А ты давно ей звонил?
— Минуту назад.
— Паскуда!
Серафим, старательно вынюхивавший что-то под диваном, поднял голову и укоризненно посмотрел на Гончара.
— Полагаю, Испанка испугалась, — равнодушно произнес Оружейник. — А еще — она расстроена. Травник был ее близким другом.
— Так я и поверил, что эта шлюха станет горевать о кастрате! — Раздраженный Гончар сделал несколько шагов по комнате. — Эта тварь решила воспользоваться удобным случаем и разорвать договор!
Старик пристально посмотрел на лидера, но от комментариев воздержался, оставил неудовольствие при себе.
Ярость Гончара была понятна: потеря в дурацком столкновении большей части команды кого угодно выведет из равновесия. Тем более что операция вступает в завершающую стадию: Собиратель Тайн вышел на охоту и вот-вот приведет Гончара к Механикусу. Приведет — в этом ни Гончар, ни Оружейник не сомневались. Завтрашний, точнее, сегодняшний день станет решающим. А тут такой конфуз! При этом потеря Травника расстроила лидера не так уж сильно. Гончар никогда не доверял здоровяку, зато исчезновение лучшей на Земле отравительницы и гибель рабски послушного Невады разозлили его сильно.
С кем идти в бой?
Оружейник нагнулся, взял Серафима, посадил его к себе на колени и принялся поглаживать.
— Паскуда! — продолжал бурлить Гончар.
— Мы справимся, — негромко сказал старик. — Я и Проказа. Да и ты не калека. Мы справимся.
— Дерьмо.
Серафим зарычал. Гончар зло посмотрел на осмелившегося подать голос песика, перевел взгляд на часы и процедил сквозь зубы:
— Я поеду попробую что-нибудь придумать.
И быстро вышел из комнаты.
Хлопнула входная дверь.
Тойтерьер повернул голову и посмотрел на хозяина.
— Да, Серафим, — грустно улыбнулся Оружейник. — Мне тоже не нравится то, что он хочет сделать.
Песик тявкнул.
— Разумеется, я догадался.
Следующее «гав» прозвучало вопросительно.
— Не знаю, — вздохнул старик. — Я обещал, что помогу. Я дал слово. — Еще одна пауза. — В конце концов, Гончар — мой друг. Настоящий друг, как ты, тут мне его упрекнуть не в чем.
Серафим поднялся, потоптался на коленях Оружейника, а затем лизнул его в подбородок и жалобно заскулил.
Их нужно было звать с тех самых мест, где они приняли смерть. С тех самых мест, где сотни раз проклятая кровь испоганила землю. Где выжгла она все напоследок, продолжая убивать даже после смерти. Проклятая кровь хуже ядовитых отходов, хуже кислоты. Проклятая кровь не нужна никому. Ее не принимают ни земля, ни вода, и только огонь способен уничтожить останки тех, кого нельзя назвать ни человеком, ни животным. Но у тех, кто убил бездушных тварей, не было времени жечь тела. А потому метки проклятой крови навсегда въелись в московскую землю.
Их нужно было звать с тех самых мест, где они приняли смерть. Но перед этим нужно было трижды подумать. Иметь ОЧЕНЬ веский повод. И быть ОЧЕНЬ сильным человеком.
Таким, который сумеет совладать с ужасом, который наводили твари. Наводили даже на тех, кто их вызывает.
Гончар считал, что его повод ОЧЕНЬ веский. Он желал победы в схватке. Он собирался завладеть Золотой Бабой любой ценой. И он знал, что сумеет подавить собственный ужас.
А звать их нужно было с тех самых мест, где они приняли смерть…
Арка на Большой Лубянке. Товарищ Вилле Валксис, пламенный революционер, любимец Дзержинского. Обладатель холодной головы и горячего сердца предпочитал лично доводить до жертв решение революционного суда. «Вы приговариваетесь к высшей мере наказания — расстрелу. — Выдерживал паузу, глядя на избитого человека, офицера или священника, интеллигента или дворянина, а затем с улыбочкой заканчивал: — И ваша семья тоже…» Товарищу Валксису, некогда латышскому стрелку, а теперь чекисту, очень нравилось видеть, как ломаются при этом известии даже самые сильные заключенные. Но услышать собственный приговор товарищу Валксису не довелось. Молодой юнкер поступил подло, выстрелил горячему сердцем латышу в затылок, сплюнул, выругался и ушел. Но молодого юнкера можно понять: не на дуэль же вызывать такую мразь?
Один из номеров «Метрополя», к счастью для Гончара, оказавшийся не занятым. Мария Шмуль, которую даже товарищи по ЧК за глаза называли «Бешеной». Черноокая красавица не отличалась строгим нравом, личным примером демонстрируя преимущество новой, революционной морали над ханжескими буржуазными взглядами. Ее зарезал обколовшийся морфием любовник.
Подвал одного из домов на Кузнецкому Мосту. Здесь пустил себе пулю в лоб Константин Рубахин — переквалифицировавшийся в палачи матрос броненосного крейсера «Рюрик». Причиной самоубийства стал сифилис, подхваченный Рубахиным в пылу революционной романтики, но товарищи по ЧК заявили, что борец за права трудового народа был убит контрреволюционными гнидами, и пышно справили поминки по другу, расстреляв в его честь десять человек.
Три точки, по очереди посещенные Гончаром. Три зарубки на московской земле.
Три Палача.
Дыхание Гончара оживляло мертвую кровь, будило проклятые души, поднимало неприкаянных тварей из небытия, выпускало на свободу.
Зло опалило ночной город. Чистое, как дистиллированная вода, незамутненное, без примесей. Без совести.
Зло.
Оно витало над идущим по пустым улицам Гончаром, заставляя дрожать и отворачиваться редких ночных прохожих. Зло, которое должно было занять место павших членов команды.
Гончар не собирался отступать.
Бомм!
Голос бубна мягко, но очень плотно, как соболья шуба, обволок окрестности. Пролетел между деревьями, теряя силы в листьях, и плавно сошел вниз, запутавшись в мохе и травах. Ударил по скалам, отразился, породив причудливое эхо. Поднялся к небу, отжимая от земли пышные облака.