Больше ничего заслуживающего внимания следователь не нашёл. Перерыв всю сумку, он, к счастью, не обратил внимания на поддельную карточку. После этого вошедший в раж чиновник обыскал Комова, заставив его встать по стойке «смирно», но чуть расставив в стороны руки и ноги, – чтобы было удобнее ощупывать бока. Следователь пригласил в кабинет помощника, очевидно, испугавшись, что изобличённый шпион попробует убежать. Честно признаться, Сергею в голову такая мысль приходила. Он даже примеривался взглядом, куда лучше засветить кулаком, чтобы сразу отправить следователя в состояние лёгкого помутнения рассудка. Но ведь когда тот очнётся, наверняка, вспомнит его имя, составит фоторобот... Его разошлют по всем таможенным пунктам, и тогда выбираться из Югославии придётся нелегально, как контрабандисту, которого на границе может из автомата уложить любой патрульный…
Так рисковать не стоило. Постепенно Комов начинал успокаиваться. Конечно, если бы служителям закона взбрело в голову приказать ему раздеться догола и они стали бы выискивать в его заднице какую-нибудь контрабанду, Сергей послал бы их на три буквы. Следователь наверняка точно понял бы значение этого слова. Это бедные жители Африки готовы за несколько купюр в конвертируемой валюте провести у себя в заднице запакованные в целлофан наркотики. Они порой даже глотают разнообразные микроконтейнеры и везут наркотики в желудке. Но если в подобных грехах служители закона станут подозревать Комова, то на этот случай существует рентгеновский аппарат…
В конце концов Сергею объявили, что его задерживают на неопределённый срок. Он не слишком удивился этому, вот только жалел теперь, что не позвонил из кабинета следователя в российское посольство. Кто знает, может, у тамошних сотрудников проснулось бы чувство вины и они попытались вызволить соотечественника из заточения? В это, правда, не слишком верилось, но позвонить в посольство он всё-таки мог…
У Комова отобрали злосчастную карту и деньги, но почему-то оставили мобильный телефон. Может, из-за того, что в стенах камеры было слишком много металлических вкраплений и связь внутри всё равно не работала? Уровень приёма стоял практически на нуле.
Через денёк, когда Сергей не выйдет на связь, в телекомпании забьют тревогу, попытаются выяснить, что с ним стряслось, обнаружат, что телефон его не отвечает, и тогда коллеги начнут донимать звонками посольство, сделав жизнь его сотрудников невыносимой. Тем станет легче отправить кого-нибудь из низшего штатного персонала на поиски исчезнувшего соотечественника, чем отказать. На уши местное Министерство внутренних дел дипломаты, конечно, не поднимут (там и без русских дел по горло), но дело с мёртвой точки сдвинется и вскоре местонахождение Комова выяснится.
Подобные мысли поднимали настроение.
Сергей подошел к стене камеры, постучал по ней, но вовсе не оттого, что ждал ответа из соседнего застенка. Морзянку или чем там ещё общаются заключённые он всё равно не знал – просто надоело лежать.
Никто календарь на стене не вёл, не отмечал каждый прожитый здесь день чёрточкой, не зачеркивал потом семь таких чёрточек, считая недели, как это делал Робинзон, оказавшись на необитаемом острове. Значит, не было в этом надобности, сидели здесь недолго, а это тоже внушало оптимизм.
Зато стены были обильно испещрены надписями, которые оставили бедолаги, населявшие камеру до Сергея. Надписи были примерно того же содержания, что пишут в туалетах.
«Ebet pichku mate», – начал изучение настенных росписей Комов.
Хмыкнув, Сергей ещё более приободрился – можно использовать пребывание в этой камере с пользой и поучить сербскую ненормативную лексику. Вдруг потом пригодится, хотя бы в общении с заразой-следователем.
Комов так увлёкся единственным доступным ему делом, что не услышал, как сказал последнее «прости-прощай» мобильный телефон. Он приглушенно пискнул (видно, только на это у него ещё оставались силы), и экран погас. Связь с внешним миром прервалась…
По всей Европе лето 1999 года выдалось засушливым, и не начни натовские самолёты бомбить Югославию, именно с сюжетов об одуряющей жаре начинались бы выпуски новостей по всему континенту.
В Белграде тоже было жарко, настолько жарко, что на улице губы вмиг пересыхали, начинали трескаться, будто ты оказался под горячим солнцем пустыни. Постоянно хотелось пить, но вода уже не утоляла жажду, а только выходила через поры обильным потом.
Сергей вместе с оператором Игорем Зубцовым поселились в центре Белграда в фешенебельной гостинице, которая носила такое родное название «Москва». Открыли её в начале двадцатого века под звуки королевского оркестра, одним из первых, кто в ней остановился, был какой-то русский князь с супругой, но снимал во времена оны здесь номер и Лев Троцкий, бывший тогда корреспондентом газеты «Правда» на Балканах. Может, он даже и номер занимал тот же, что и Комов с Игорем, хотя Сергею не хотелось жить там же, где обитал этот пламенный р-революционер. Во время оккупации, когда в гостинице размещалась штаб-квартира гестапо, её перекрестили в «Великую Сербию». Зря фашисты так сделали, лучше бы оставили прежнее название, потом, на старости лет те, кто пережил войну, рассказывали бы, что жили в «Москве», а у слушателей глаза б на лоб лезли! С концом оккупации гостинице вернули прежнее название и даже во времена, когда Тито поссорился со Сталиным и у Югославии с Советским Союзом были весьма напряжённые отношения, на её фасаде по-прежнему светилось: «Москва».
Средства, выделенные компанией на командировку, приходилось экономить – вот Комов с оператором и взяли на двоих один номер. Потом, когда они принесут сдавать в бухгалтерию квитанции об оплате за проживание, их, конечно, похвалят за бережное отношение к общественным деньгам, и никому не придёт в голову выяснять, что номер-то на самом деле был двухэтажным. На первом этаже располагались гостиная и туалет, а на втором – спальня, ванная и ещё один туалет.
Но жизнь в этих великолепных апартаментах, где роскошная мебель была сделана в стиле Людовика XV, превратилась в настоящий кошмар, в пытку. Дело в том, что из-за бомбёжек постоянно случались перебои с водой и электричеством, а, следовательно, кондиционер большую часть времени не работал. Номер очень быстро нагревался, превращаясь в парилку, но стоило открыть окна и впустить внутрь уличный воздух, как вместе с ним прилетали тучи голодных комаров. Ощущение ещё то – словно ты оказался в тайге. Отбиваясь от кровососов, Сергей и оператор дёргались, точно танцевали джигу. Истребить всех комаров было практически невозможно, всегда приходилось быть настороже: вот сейчас какое-нибудь недобитое насекомое подаст признаки жизни, и ты услышишь возле своего уха противный писк.
– К чертям! – сдался наконец Комов. Он дошёл до изнеможения в этой обречённой на поражение войне. – Будем сидеть с закрытыми окнами. Если опять комаров напустим, ночью не заснём.
– Боюсь, мы и так не заснём, – буркнул Игорь. – Натовцы ведь бомбят именно по ночам…
Идея Комова облегчения не принесла. Одежда быстро пропитывалась липкой влагой и начинала прилипать к коже, а по спине стекали струйки пота. Ничего другого не оставалось, как ходить по номеру в одних трусах, обмотав шею мокрым полотенцем.