– Похоже на то, – поддержал коллегу второй хирург. – Зажим, пожалуйста.
– Леша, собираешься куда на выходные?
– Еще не решил, Вагит.
– А варианты есть?
Хирурги разговаривали, не отвлекаясь от лежащего на столе пациента, не отрывая взгляды, не теряя концентрацию. Да, они чуть расслабились, потому что основная, самая сложная часть операции осталась позади, но именно чуть. Они были профессионалами и прекрасно знали, что следует оставаться в рабочем тонусе до самого конца.
И в том, что произошло минутой позже, вины хирургов не было.
– Хочешь чего предложить?
– Да я думал шашлык на даче устроить.
– И баньку?
– А как же.
– Заманчиво…
– Вагит Рустемович! Сердце!
Возглас опытной медсестры на полсекунды опередил писк прибора. Организм пациента не выдержал.
Почему? Из-за чего? Сейчас не важно.
– Он уходит!
– Работаем, вашу …!
Ярко освещенная комната, еще несколько секунд назад спокойная, тихая, превратилась в муравейник. Не было суеты, не было хаоса – каждая медсестра, каждый врач прекрасно знали, что они должны делать и как, и от этого сходство с муравейником только усиливалось. Точные движения, короткие приказы, еще более короткие ответы. Сосредоточенные лица.
И тонкая ровная линия на мониторе.
Он уходит.
Данс… данс… данс…
Когда-то грохот жирных капель безумно раздражал Германа, выводил из себя. Звук, появляющийся в моменты напряженной тишины, казался неуместным и неприличным. Карбид считал, что дребезжание оскорбляет, вносит нечто недостойное, а то и постыдное, в мрачное величие натянутых нервов. Однако шло время, и постепенно Герман осознал, что бесится зря. Капли не имели отношения к происходящему, не смеялись над причиной, вызвавшей мрачную тишину, они просто падали… проверяя на прочность тех, кто сидел в этой самой тишине.
– Что случилось? – спросил вошедший в дежурку Ясень. – Чего вызывал?
– «Непонятка», – негромко отозвался Карбид.
– «Непонятка» – это…
– Это когда не ясно, куда направится «искра», – прежним тоном объяснил Герман. – В этом случае, согласно инструкции, оба коменданта должны присутствовать на рабочем месте, с целью избежания и для предотвращения, так сказать.
Пару мгновений Виктор разглядывал сидящего за столом напарника, затем осторожно поинтересовался:
– Прикалываешься?
– Чуть-чуть, – честно ответил Карбид. – А что касается инструкции, то это истинная правда.
– Я уже понял, что по инструкциям ты действуешь только тогда, когда тебе это выгодно.
– Было бы странно, если бы я соблюдал инструкции, когда мне это невыгодно.
Ясень вздохнул, хмуро глядя на Германа, но промолчал, отвернулся.
И его взгляд – в какой уже раз за три последних дня! – цепко ощупал дежурку. Помещение, в котором ему придется провести изрядную часть ближайших ста лет.
В большой, площадью почти сорок квадратных метров, комнате были две двери: основная, которой пользовались все сотрудники, и как бы запасная. Как бы потому, что узенькая и низенькая дверка была заперта на амбарный замок и забита двумя досками, на которых сияла выполненная красной краской надпись «Убью!». Многословная в своей элегантной краткости. Рядом с «запасным» ходом, в углу, возвышалась винтовая лестница черного металла, упирающаяся в блестящий люк. В его центре крепились современный электронный замок и ушко, из которого свисала на цепочке деревянная ручка. Следует добавить, что люк пребывал в режиме «Постоянно заперт», а на вопрос «Куда он ведет?» Герман что-то неразборчиво пробурчал себе под нос и сменил тему разговора.
В центре старого письменного стола с двумя тяжелыми тумбами гордо возвышалось облезлое полукресло – сейчас его занимал Карбид. Посетителям предлагались скрипящие венские стулья. Украшенную подозрительными пятнами столешницу делили арифмометр, механическая пишущая машинка, настольная лампа, пачка листов, несколько карандашей, чернильница и пресс-папье. Позади и чуть левее письменного стола к стене прижимался накрытый клетчатым пледом диван, над которым кривовато крепилась полочка с книгами.
Но все самое интересное, привлекающее взгляд любого посетителя, располагалось вдоль длинной стены дежурки. В двух ее углах стояли древняя радиола в деревянном корпусе и громоздкий телеграфный аппарат на тумбочке, а между ними были развешаны часы с кукушкой, массивный морской барометр, тревожная лампа в металлической сетке и пять металлических шкафчиков в ряд. На черном, прямоугольном, сиял знак радиационной опасности, на следующим за ним квадратном, хромированном – знак биологической опасности, третий, с закругленными углами, мог похвастаться прикрученным саморезами дорожным треугольником «Прочие опасности», четвертый шкафчик какой-либо маркировки избежал; а замыкал последовательность синий почтовый ящик, поперек которого шла крупная надпись: «Не вынимается». Над шкафчиками висели слегка полинявшие плакаты: «Медицинский работник! Смело увеличивай показатели своего заведения!» и «Оборудование класса А не отключать ни при каких обстоятельствах!». В уголке первого черным маркером были нарисованы десять крестов, а ко второму от руки добавлено: «За питание долбить Черепаныча, пока не вырвет».
«Кто же обставлял дежурку?»
– У нас еще почетные грамоты есть, – не открывая глаз, сообщил Карбид. – Руки не доходят повесить.
– Грамоты от кого? – машинально спросил Ясень.
– От разных.
– Ясно.
Виктор уселся на диван – на стуле он оказался бы лицом к лицу с Германом, чего не хотелось, почесал в затылке и буркнул:
– Трубу починить надо.
– Надо, – согласился Карбид. – Черепанычу скажи. А то он, бездельник, только обещает.
– Вагит Рустемович, десять минут, – робко проговорила одна из медсестер.
– Работаем!
– Вагит, реанимация не помогает. – Алексей демонстративно снял маску. – Все.
Хирург тяжело посмотрел на остановившуюся команду, на пациента, на приборы, бесстрастно зафиксировавшие смерть, и совсем другим, не рабочим, не напряженным, а глухим тоном проигравшего спросил:
– Время?
Медсестра посмотрела на настенные часы:
– Шестнадцать десять.
– Укажите.
Вагит отвернулся и медленно вышел из операционной.
Просто сидеть, терпеливо ожидая результата, как это делал Карбид, у Ясеня не получалось. Пробыв на диване меньше минуты, Виктор вскочил на ноги и нервно прошелся по дежурке. Остановился у винтовой лестницы, развернулся, сделал еще пару кругов, а затем уставился на Германа.