– Твою мать, – пробормотала я. – Субботник?
– Эй, – сказал он оскорбленно, – ты все-таки не путай ФСБ с ментами. Свои деньги ты получишь.
– Сколько вас? – спросила я усталым голосом.
– Один… Ну, максимум двое.
– А кто второй?
– Сейчас увидишь. Да ты не бойся, не обману.
Выдвинув ящик стола, он вынул из него коробку с разной медицинской всячиной – баночками, ватой и упаковкой одноразовых шприцев. Один шприц был заряжен – из-за ярко-красного колпачка на игле он походил на сигарету, которой затягивались так яростно, что огонек растянулся во всю ее длину.
– Ширяться с вами не буду, – сказала я. – Даже и за пять тарифов.
– Дура, – сказал он весело, – да кто ж тебе даст?
– И деньги вперед. А то кто его знает, какой вы через полчаса будете.
– Вот, возьми, – сказал он и кинул мне конверт.
Представители российского среднего класса часто дают доллары в конверте – так же, как получают. Это волнует. Словно тебя подняли на колесе социального обозрения, чтобы показать заветные звенья экономического механизма Родины… Я открыла конверт и пересчитала деньги. Там были обещанные три тарифа и еще пятьдесят долларов. Практически уровень «Националя». Таким клиентом следовало дорожить – или, во всяком случае, следовало делать вид, что дорожишь. Я очаровательно улыбнулась.
– Ладно, искуплять так искупать. Где ванна?
– Да подожди ты, – сказал он. – Успеешь. Сиди на месте.
– Я…
– Сиди на месте, – повторил он и принялся закатывать рукав.
– Вы сказали, еще второй будет. А где он?
– Да как уколюсь, так сразу и подойдет.
Надев на обнажившийся бицепс резинку, он несколько раз сжал-разжал кулак.
– Что колем? – хмуро поинтересовалась я.
Надо же мне было знать, к чему себя готовить.
– Едем по Каширке.
– Чего?
– Ширкаемся калькой, другими словами, – пояснил он.
Только тут я поняла, что в шприце был кетамин, он же калипсол, сильнейший психоделик, который в вену станет колоть только психопат или самоубийца.
– Что – внутривенно? – не поверила я.
Он кивнул. Мне стало страшно. Я терпеть не могла даже тех кетаминовых торчков, которые кололись внутримышечно. С ними от этих уколов происходило что-то очень мрачное. Они делались похожими на загробных троллей, придавленных вечным проклятием – вроде солдат призрачной армии из последнего «Властелина Колец». А этот собирался колоться внутривенно. Я даже не знала, что так делают. То есть я как раз знала, что нормальные люди так не делают. Второй жмур меньше чем за месяц мне совершенно точно не был нужен. Пора было сматываться.
– Так, давайте я вам деньги верну, – сказала я, – и разбежимся.
– А что такое?
– Вам хорошо, вы мертвый будете. А меня по судам затаскают. Пойду я.
– Я сказал, сидеть на месте?! – рявкнул Михалыч.
Встав, он подошел к двери, запер ее на ключ и спрятал его в карман.
– Встанешь – пожалеешь. Поняла?
Я кивнула. Он вернулся к столу, сел и достал из своей медицинской коробки странное устройство, похожее на дырокол советского дизайна. Устройство состояло из двух полукруглых пластин, соединенных простенькой механикой. На нижней пластине была большая присоска, а на верхней – выштампованная звездочка и инвентарный номер, как на пистолете. Михалыч свел пластины вместе, озабоченно лизнул присоску и прижал устройство к предплечью. Затем он вставил шприц в прорезь, осторожно ввел иглу в вену и сделал контроль – жидкость в шприце окрасилась в темно-красный цвет. Тогда он тронул рычажок на странном устройстве, и оно громко затикало. Михалыч наморщился, как перед прыжком в воду, расставил ноги, чтобы они устойчивее упирались в пол, и до упора вдавил поршень в шприц.
Его тело почти сразу обмякло в кресле. Мне почему-то пришло в голову, что так уходили из жизни бонзы Третьего рейха. Я с тревогой слушала механическое тиканье – словно это была бомба, которая вот-вот взорвется. Через несколько секунд раздался щелчок, дырокол вместе со шприцем отскочил от его руки и упал на пол рядом с креслом. На локте Михалыча появилась маленькая капелька крови. Умно придумано, подумала я. И тут меня накрыло.
Хочу пояснить одну вещь. Я не могу читать мысли. И никто не может, потому что ничего похожего на отпечатанный текст ни у кого в голове нет. А ту непрекращающуюся мыслительную рябь, которая проходит по уму, мало кто способен заметить даже в себе. Поэтому читать чужие мысли – все равно что разбирать написанное по мутной воде вилами в руке сумасшедшего. Здесь я имею в виду не техническую трудность, а практическую ценность такой процедуры.
Но благодаря хвосту у лис часто случается своеобразный резонанс с чужим сознанием – особенно когда это чужое сознание совершает неожиданный кульбит. Это напоминает реакцию периферийного зрения на внезапное движение в полутьме. Мы видим короткую галлюцинацию, эдакий абстрактный компьютерный мультик. Пользы от такого контакта никакой, и большую часть времени наш ум просто отфильтровывает этот эффект – иначе невозможно было бы ездить в метро. Обычно он слаб, но принимаемые людьми наркотики его усиливают, поэтому мы терпеть не можем наркоманов.
При внутривенной инъекции кетамина с полковниками ФСБ творятся странные вещи. «Поездка по Каширке» была не метафорой, а довольно реалистическим описанием: хоть обмякшее тело Михалыча напоминало труп, его сознание неслось сквозь какой-то оранжевый туннель, заполненный призрачными формами, которые он умело огибал. Туннель постоянно разветвлялся в стороны, и Михалыч выбирал, куда ему свернуть. Это было похоже на бобслей – Михалыч управлял своим воображаемым полетом легкими, незаметными глазу поворотами ступней и ладоней, даже не поворотами, а просто микроскопическими напряжениями соответствующих мышц.
Я поняла, что эти оранжевые туннели были не только пространственными образованиями, они одновременно были информацией и волей. Весь мир превратился в огромную самовыполняющуюся программу вроде компьютерной, но такую, где hardware и software нельзя было разделить. Сам Михалыч тоже был элементом этой программы, но обладал свободой перемещения относительно других ее блоков. И его внимание двигалось по программе к самому ее началу, к люку, за которым пряталось что-то страшное. Влетев в последний оранжевый туннель, Михалыч приблизился к этому люку и решительно распахнул его. И то страшное, что было за ним, вырвалось на свободу и понеслось вверх – к свету дня, в комнату.
Я поглядела на Михалыча. Он оживал – но странно, нехорошо. Углы его рта подрагивали – на них выступили пятнышки не то слюны, не то пены, а из горла слышался звук, похожий на рычание. Рычание становилось все громче, затем тело Михалыча дернулось, выгнулось, и я почувствовала, что непонятная жуткая сила со дна его души через секунду вырвется на свободу. У меня не было времени на колебания – я схватила бутылку шампанского и с размаху ударила его по голове.