— Не бздюмо, женераль. Это же тебе не Курская дуга, я их проредить хочу, как обычно, из-за кустов, насколько снарядов и наглости хватит. А потом отходить, пусть даже пехом, — танков новых нам милая Родина даст. Не впервой. Ты что, забыл, как мы с «Абрамсами» воевали? И ведь остановили же…
— То-то нами теперь детей в Америке пугают…
— Сколько тебе повторять — я им тогда бошки не отпиливал, это мотострелки постарались. Они же тогда и этого урода с камерой и проморгали…
— Смерти хочешь?
— Своей — никогда. Ты же знаешь, я ее чувствую. Жаль только, что за минуты, а не за часы… А то столько хороших людей в живых бы осталось…
— Ну, будь жив, — попрощался лысый как-то скорбно. — Связь на обычной частоте, если что…
— Будет трудно, Ким, пришлешь Говоруна, — махнул рукой небритый.
— Какого Говоруна?!
— Умного и сообразительного, — усмехнулся небритый. — Того же Тяпкина, например…
— Задолбал ты своими шуточками, иди уж… — Небритый кивнул, надвинул танкошлем поглубже и зашагал к дороге, где гудели моторами два БТРа с десантом.
— Если вы с нами, — сказал лысый Николин Алексеичу. — То пять минут вам на сборы, больше ждать не будем, дел еще до бениной мамы…
— Дима!! — заорал Алексеич. — Разводи пары!!
Уже вбегая в дверь бывшего детского сада, Алексеич увидел, как небритый остановился у БТРов, перекинулся парой слов с сидящими на броне автоматчиками и энергично двинулся по обочине дороги в ту сторону, откуда появились БТРы. И Алексеич так и не смог вспомнить, где он этого парня раньше встречал, да и встречал ли? Светлана Дитлова прожила еще сорок шесть часов с минутами, но в сознание так и не пришла. Тот хирург-самоучка не соврал — с такими ранениями не живут. Николин прокомандовал АКС еще полгода и погиб (довольно глупо, кстати, как это бывает порой на любой войне) в конце июля. А Алексеич умер раньше всех, через девять часов и тридцать семь минут. Поехав за очередными ранеными, он поймал лбом шальную пулю — и это ночью-то… А небритого танкиста никто из людей, остановившихся тогда у бывшего детсада, больше никогда не видел, даже мертвым…
Что ж тут делать и куда деваться, если выхода другого нет?
Марек Фредкин. «Баллада о вставной челюсти»
Уход по-русски. Кого выбирает время. Несколько позже. Место то же, с поправкой на 2–3 километра.
На большой войне большое горе обычно соседствует со столь же большим удивлением. А вот большие радости на войне — штука редкостная. Да что там, их, считай, вообще нет. Что же касается удивлений, то после «веселой» ночной атаки вертолетов недавняя галиматья в радиоэфире была уже явным перебором. Действительно, в прошлый раз, когда радио исторгало из себя подобные цифровые комбинации, случилось то, после чего Мертвый город стал окончательно Мертвым, с большой буквы. Я-то это помню хорошо. Может быть, тогда, обкурив нас ипритом со смесью еще какой-то дряни, исламисты и прорвались бы. Но, после того как Москва шуранула по ним в ответ чем-то нервно-паралитическим, вроде зарина, наступать стало уже некому. Нам тогда тоже, конечно, досталось изрядно — лес рубят, щепки летят… Мне-то тогда повезло, я все-таки был в танке, с исправной фильтровентиляционной установкой. А кое-кому посчастливилось меньше, даже несмотря на исправные противогазы и ЗК. Попробуйте трое суток не снимать с себя эту резиновую хрень. В противогазе и через час-то голова начинает болеть нестерпимо, а тут… Короче, рассказывали, что некоторые натурально взбесились. Тогда нас всех спас начавшийся на четвертые сутки ливень со шквальным ветром, смывший всю дрянь. Но зато в речной воде был иприт, в траве — иприт, в любой луже и колдобине — иприт… Сколько народа позже получило химические ожоги — ужас. Но тогда дело было летом, и все было понятно. А вот что за химия зимой? Нас вроде учили, что ни одно нормальное ОВ на морозе свои летучие свойства не сохраняет. Вывод: или придумали-таки что-то особо вредное и стойкое, или… Тактический ядерный удар, что ли? Тогда это вообще звиздец, с международным скандалом в придачу… Дурак этот Лазаревич (сказать кому, что нашего Николина зовут Эдгаром Лазаревичем — засмеют), психолог хренов. Думает, я смерти ищу. Ни фига подобного — танкисты смерти не ищут, они через нее ходят. Как там один персонаж книги дедушки Гайдара выражался? Точно: «Мы бьем через бетон и железо, в самое сердце». Очень, по-моему, точно. С одной поправкой — от нас очень часто нечего хоронить. А так — работа как работа. В общем, намечалась очередная игра в прятки со смертью. И я правильно рассудил, что играть в эту игру лучше в составе родного подразделения. Все равно у меня никого ближе по жизни не осталось, с тех пор как родителей похоронили натовские «Томагавки». Я как раз брел мимо места, где все снесло первым ударом, — тогда по площадям выпустили несколько сотен крылатых ракет. Бывал я здесь, в давешние времена. Мы часто через эту окраину в огород ездили, на, как тогда говорили, «шесть соток». Вон, метрах в ста груда бетонно-кирпичных обломков — там и была автобусная остановка… Только под снегом ни фига не видно. Теперь-то вместо нашего огорода сплошная болотина. После того как разнесли ГЭС, река затопила пойму, к чертовой матери. Одна грязь осталась… На душе было погано. Даже прошедшей ночью, кувыркаясь в снегу под вертолетами, я чувствовал себя много лучше. Тогда хоть какой-то глубинный смысл был во всем этом. А теперь, чую, мы по-любому пойдем на распыл за компанию с наступающей танковой группировкой противника. В общем, я прошел, наверное, половину расстояния до своих и уже, как мне показалось, слышал выхлопы танковых дизелей. И тут началось непонятное. На дороге, впереди меня, где не наблюдалось ни людей, ни машин, вдруг словно из ничего сгустилось какое-то темное пятно. При этом мне показалось, что морозная мгла вокруг меня стала особенно холодной, а сероватая поземка завоняла озоном. Через пару секунд темное пятно стало обретать некую форму, и мне осталось только присвистнуть. Метрах в сорока передо мной на дороге возник танк Т-34-76. Меня, конечно, трудно удивить, поскольку и «тридцатьчетверки», и самоходки СУ-100 модернизации 1969 года, снятые с длительного хранения и консервации, у нас до сих пор встречались, как, впрочем, и у противника. Но это была явно выскочившая из кадров хроники полузабытой уже Великой Отечественной машина. Причем, судя по двум фарам, зализанным очертаниям лобовой брони, короткой пушке и характерному, полосатому, бело-зеленому камуфляжу, словно имитирующему гусеничные колеи на зимнем поле, этот танк был 1940-го или 1941 года выпуска!! Откуда, из какого пьяного бреда или музея выскочил этот призрак другой исторической эпохи?! Додумать эту мысль до конца я не успел, поскольку увидел, как от нереального танка в мою сторону идет человек Это был персонаж под стать танку: в древнего покроя грязно-белом полушубке, подпоясанном офицерским ремнем, черном танкошлеме и высоких сапогах. Оружия я при нем не разглядел, тем более что он держал правую руку поднятой вверх. Тем не менее я на всякий случай расстегнул кобуру «стечкина» — мало ли… Во всей этой сцене мне решительно не нравилось полное отсутствие звука. Никакой танк бесшумно не двигается, даже очень тихая «восьмидесятка» выдает себя слабым воем и свистом газовой турбины. А тут Т-34, словно святой дух, материализовался незнамо откуда, без малейшего шума и лязга. Да и тип в полушубке шел ко мне совершенно бесшумно, под его подошвами даже снег не скрипел… Сделав над собой некоторое мысленное усилие, я вдруг осознал, что не видел, как этот «призрак танковых войск» вылезал из люка своего танка! Он словно вышел из «тридцатьчетверки», пройдя прямо сквозь лобовую броню, словно это было не железо, а дым или туман… Но сам танк при всем этом выглядел вполне целым! Глюки? Так я вроде ничего не пил, кроме воды, а ел за последние сутки только сухари да полбанки похожей на глину, очень сомнительного качества тушенки… Консервами и отравился? Чушь, это не так проявляется… Что тогда? Радиационный фон в пределах допустимого. Направленное излучение? Или газок уже пустили? На всякий случай я глянул на «дозиметр/газоуловитель», болтавшийся у меня под курткой на нагрудном кармане комбеза. Увы, не было в воздухе никаких признаков ОВ. В надежде избавиться от миражей я замотал головой, но тип в полушубке от этого не исчез. Наоборот, он подошел ко мне почти вплотную и остановился метрах в трех. Ох и знакомое у него было лицо! Где-то я его определенно встречал, но вот где — не мог вспомнить, хоть режь…