– Но тогда каким образом вы отличаете сон от бодрствования? – спросил барон.
– А таким, что когда я бодрствую, у меня есть четкое и недвусмысленное ощущение реальности происходящего. Вот как сейчас.
– А сейчас, значит, оно у вас есть? – спросил барон.
– В общем, да, – сказал я с некоторой растерянностью. – Хотя ситуация, надо признать, необычная.
– Чапаев попросил меня взять вас с собой, чтобы вы хоть раз оказались в месте, которое не имеет никакого отношения ни к вашим кошмарам о доме умалишенных, ни к вашим кошмарам о Чапаеве, – сказал барон. – Внимательно поглядите вокруг. В этом месте оба ваших навязчивых сна одинаково иллюзорны. Стоит мне бросить вас у костра одного, и вы поймете, о чем я говорю.
Барон замолчал, словно давая мне время прочувствовать эту жуткую перспективу. Я медленно оглядел черноту с бесчисленными точками недостижимых огней. Он был прав. Где были Чапаев и Анна? Где был зыбкий ночной мир с кафельными стенами и рассыпающимися в прах бюстами Аристотеля? Сейчас их не было нигде, и, больше того, я знал, точно знал, что нет никакого места, где они могли бы существовать, потому что я, именно я, стоявший рядом с этим непонятным человеком (да и человеком ли?), и был той возможностью, тем единственным способом, которым все эти психбольницы и гражданские войны приходили в мир. И то же самое относилось к этому мрачному лимбо, к его перепуганным обитателям и к его высокому суровому часовому – все они существовали только потому, что существовал я.
– Мне кажется, – сказал я, – я понимаю.
Юнгерн с сомнением посмотрел на меня.
– Что же именно вы понимаете?
Вдруг сзади до нас донесся дикий крик:
– Я! Я! Я! Я!
Мы одновременно обернулись.
Недалеко от нас – метрах в тридцати или сорока – горел костер. Но он выглядел совсем не так, как остальные. Во-первых, совсем другим был цвет пламени – оно было тусклым, и от него шел дым. Во-вторых, в костре что-то трещало, и от него в разные стороны летели искры. И, в-третьих, этот костер выбивался из строгой линейной планировки остальных огней – он явно горел в неположенном месте.
– А ну-ка пойдемте посмотрим, – пробормотал Юнгерн и рванул меня за рукав.
Люди, сидевшие у костра, совсем не походили на остальных подопечных барона. Их было четверо; самым беспокойным был жирный детина в ядовито-розовом пиджаке, с ежиком каштановых волос на голове, напоминавшей небольшое пушечное ядро. Он сидел на земле, обхватив себя руками так, словно собственное тело вызывало в нем непристойную страсть, и не переставая вопил:
– Я! Я! Я!
Интонация его криков менялась – когда мы с бароном только услышали их, в них звучало звериное торжество, а когда мы подошли ближе, это «Я» стало как бы вопросительным. Рядом с крикуном сидел худой тип с коком, одетый во что-то вроде матросского бушлата, и парализованно смотрел в огонь – он был неподвижен, и если бы его губы не начинали иногда шевелиться, можно было бы решить, что он без сознания. Похоже, только бритый наголо толстяк с аккуратной бородкой был полностью в себе – он изо всех сил пихал обоих своих спутников, словно пытаясь привести их в чувство. Отчасти ему это удалось – худой блондин с коком что-то запричитал и стал раскачиваться, как на молитве. Бритый толстяк принялся было расталкивать второго своего спутника и вдруг поднял глаза на нас. Мгновенно его лицо исказилось ужасом – что-то крикнув своим спутникам, он вскочил на ноги.
Барон тихо выругался. В его руках появилась лимонка; сняв кольцо, он кинул ее в костер – она шлепнулась на землю метрах в пяти от наших ног. Я рефлекторно прыгнул на землю и закрыл голову руками, но прошло несколько секунд, а взрыва все не было.
– Вставайте, – сказал барон.
Открыв глаза, я увидел его склоненную надо мной фигуру. Я видел барона как бы в искаженной перспективе – протянутая мне ладонь была у самого моего лица, а внимательно глядящие на меня глаза, в которых сливались, отражаясь, огни множества костров, казались двумя единственными звездами на здешнем небе.
– Благодарю, – сказал я, поднимаясь, – я сам. Не сработала?
– Отчего же, – сказал барон, – все отлично сработало.
Посмотрев на то место, где только что горел костер, я с изумлением увидел, что ни костра, ни сидящих вокруг него людей, ни даже выжженного пятна на земле передо мной нет.
– Что это было? – спросил я.
– Так, – сказал барон, – хулиганье. Шаманских грибов наелись. Сами не знают, куда попали.
– И вы их…
– Да нет, – сказал барон. – Что вы. Просто привел в чувство.
– Я почти уверен, – сказал я, – что уже видел где-то этого толстяка с бородкой. То есть не то что почти, я абсолютно уверен.
– Может быть, вы его видели во сне.
– Может быть, – ответил я и подумал, что так и есть – этот бритый господин однозначно ассоциировался у меня с белыми кафельными стенами и холодным прикосновением иглы к коже, которые были обычными атрибутами моих кошмаров. Несколько секунд мне казалось, что я даже могу вспомнить его имя, но потом мое внимание увлекли какие-то другие мысли. Юнгерн между тем стоял рядом молча, словно взвешивая слова, которые он собирался сказать.
– Скажите, Петр, – заговорил он наконец, – кто вы по политическим взглядам? Я полагаю, монархист?
– Разумеется, – ответил я, – а что, я даю повод для каких-то других…
– Да нет, – перебил барон. – Просто я хочу привести пример, который вы должны хорошо понять. Представьте себе непроветренную комнату, в которую набилось ужасно много народу. И все они сидят на разных уродливых табуретах, на расшатанных стульях, каких-то узлах и вообще на чем попало. А те, кто попроворней, норовят сесть на два стула сразу или согнать кого-нибудь с места, чтобы занять его самому. Таков мир, в котором вы живете. И одновременно у каждого из этих людей есть свой собственный трон, огромный, сверкающий, возвышающийся над всем этим миром и над всеми другими мирами тоже. Трон поистине царский – нет ничего, что было бы не во власти того, кто на него взойдет. И, самое главное, трон абсолютно легитимный – он принадлежит любому человеку по праву. Но взойти на него почти невозможно. Потому что он стоит в месте, которого нет. Понимаете? Он находится нигде.
– Да, – сказал я задумчиво, – я как раз вчера об этом думал, господин барон. Я знаю, что значит «нигде».
– Тогда подумайте вот о чем, – сказал барон. – Здесь, как я уже сказал, оба ваших навязчивых состояния – и с Чапаевым, и без – одинаково иллюзорны. Чтобы оказаться в нигде и взойти на этот трон бесконечной свободы и счастья, достаточно убрать то единственное пространство, которое еще остается, то есть то, где вы видите меня и себя самого. Что и пытаются сделать мои подопечные. Но шансов у них мало, и через какое-то время им приходится повторять унылый круг существования. Так почему бы вам не оказаться в «нигде» при жизни? Клянусь вам, это самое лучшее, что в ней можно сделать. Вы, наверно, любите метафоры – так вот, это то же самое, что взять и выписаться из дома умалишенных.