— Спасибо. А насчет страны… Сергей Гайкович, давайте оставим расплывчатые формулировки политикам, сами же будем применять точные термины. Страна — это территория, на которой живет народ, управляемый элитой. Так вот, к собственно территории у нас никаких претензий нет. К народу, за исключением, разумеется, некоторого неизбежного количества козлов, мы относимся хорошо, а к отдельным его представителям так и очень хорошо. Ну а элита — тут, конечно, насчет приязненного отношения говорить трудно, это да. Кстати, в первый раз вас пытались убить именно шестерки элиты, а во второй — козлы из народа, которым очень хотелось в эту элиту попасть. Думаю, что к сегодняшнему дню им это удалось. Если хотите, могу узнать точно, с последующим восстановлением справедливости.
— Нет, что вы, — даже немного испугался старик, — не надо! В конце концов, без их вмешательства я бы остался в той квартире и к настоящему времени, скорее всего, умер, а главное — Фира бы тогда точно погибла в лесу. Очень вас прошу иметь в виду и этот аспект ситуации.
— Да не до них нам сейчас совершенно, хрен с ними, пусть живут! Ну а если вдруг наши пути пересекутся по их инициативе, лично прослежу, чтобы и упомянутая вами положительная сторона деятельности этих господ не была забыта. Например, перед исполнением приговора каждому вручат денежную премию и почетную грамоту за участие в спасении кошки.
Найденов ушел, перед этим подарив ноутбук и в двух словах объяснив, чем он отличается от знакомого ученому по прежней жизни эй-ти двести восемьдесят шестого. Старик, которого теперь снова звали Яков Нейман, никак не мог прийти в себя от очередного поворота судьбы, столь же неожиданного, как и предыдущие. Фира тоже была занята — она героически пыталась за один присест съесть всю черную икру, подаренную ей канцлером, но пока находилась довольно далеко от победного завершения этого процесса.
Перед уходом Георгий Андреевич сказал, что завтра ближе к вечеру Неймана посетит лаборант Саша, а дня через три они все слетают на объект «Заря». И теперь старый ученый, который буквально с каждой минутой чувствовал себя все более и более молодеющим, внимательно изучал файлы с результатами всех проведенных на «Заре» экспериментов. Затем он постарается составить в голове какую-то общую картину, и только после этого можно будет начинать смотреть, что именно предлагают Капица и Френкель в качестве теории, объясняющей эффект Арутюняна.
Как-то раз в папке, с утра представленной мне дежурным секретарем, оказалась довольно любопытная новость из Центральной Франции. Когда секретарь ее озвучил, я поначалу не врубился и переспросил:
— Простите, кто там съел пудю, какую и зачем?
Однако мое недоумение было быстро рассеяно. Оказалось, что речь идет о мини-самолете «небесная блоха», то есть по-французски «пудю съель».
Я с интересом просмотрел материал. Оказывается, это Сантос-Дюмон вернулся к активной жизни! Вот оно, еще одно подтверждение народной мудрости «раньше сядешь — раньше выйдешь».
В вашем мире он строил свои самолеты «Демуазель» до десятого года, когда попал в очень серьезную аварию. Он так и не смог оправиться от ее последствий и навсегда покинул авиацию, а вскоре и Францию.
Здесь же он разбился еще во втором году, испытывая самолет нормальной схемы, то есть с хвостом сзади. Вообще-то мысль была совершенно правильной, но в те времена никто, кроме меня, не знал, что такое штопор.
При всех своих недостатках самолеты схемы «утка», моими стараниями считавшиеся тогда эталоном аэроплана, в штопор не могли войти принципиально, чего бы ни вытворял пилот. Вот Сантос-Дюмон и грохнулся, но, однако, сумел выздороветь и вернуться в небо. В войну он работал на фирме «Депердюссен», выпускавшей какие-то невразумительные гибриды разведчиков с ночными бомбардировщиками. Собственно, эти самолеты вошли в историю не из-за своих выдающихся летных данных, а благодаря глушителям на моторах. Однако они были не очень эффективными, и вместо рокота самолет в полете издавал какие-то не очень приличные звуки, отчего наши летчики и наземные службы быстро сократили его название до «пердюсика».
И вот теперь Сантос-Дюмон решил вновь организовать свое дело и разработал предельно простой самолет. Собственно говоря, это был скорее мотодельтаплан, потому как он не имел ни фюзеляжа, ни хвостового оперения, а только полужесткое стреловидное крыло и гондолу с пилотом и двигателем под ним. В качестве мотора использовался движок от нашего мотоцикла АРН-3, довольно популярного во Франции из-за своей невысокой цены. Ибо даже такие дешевые автомобили, как «Форд-Т» или «чайка», были не по карману массовому покупателю только что проигравшей войну страны. По этой же причине авиация там находилась в предсмертном состоянии. А Сантос-Дюмон обещал, что в массовом производстве его «блоха» будет стоить не больше мотоцикла. Правда, для достижения заявленного результата требовались вложения, заметно выходящие за финансовые возможности французско-бразильского авиатора.
Я задумался. В голове опять всплыла совершенно иррациональная мысль, впервые посетившая меня еще четырнадцать лет назад, когда я получил более или менее подробные сведения о проектируемом самолете. Его принципиальная штопорная неустойчивость была ясна с первого взгляда — центровка ровно на трети хорды плюс ненормально маленький киль не оставляли практически никаких шансов на успешное завершение программы испытаний. Поэтому, зная привычку Сантос-Дюмона самому испытывать свои творения, я не очень высоко оценивал его шансы выжить в процессе полетов на новой машине. Одно короткое письмо от меня могло радикально изменить ситуацию, но дальше-то что? Франция научилась бы делать самолеты нормальной схемы как минимум на три года раньше, чем это было при моем невмешательстве. В результате к войне они были бы более совершенны и могли нанести нашим солдатам куда больше вреда…
Так что я ни минуты не сомневался в правильности своего решения, но неприятный осадок от него все равно остался. Наверное, это было связано с тем, что при личном знакомстве Сантос-Дюмон произвел на меня очень хорошее впечатление. И теперь, через четырнадцать лет, я снова чувствовал себя не то чтобы виноватым, но и не на сто процентов правым. Однако то, что где-то в глубине моего организма затрепыхалось нечто, напоминающее совесть, вовсе не должно обязательно стать поводом для каких-либо действий. Будет сильно мешать — придушу. Потому как я давно уже не частное лицо и для любых телодвижений желательно иметь более серьезные основания, нежели просто душевный порыв. А вот выпить кофе по этому поводу можно, авось в процессе пережевывания бутерброда и родится мыслишка-другая.
Итак, начал припоминать я, что там у нас сейчас происходит в Центральной Франции со столицей в городе Лионе? Обычная послевоенная депрессия, и даже не такая сильная, как, например, в Германии после Версальского мира по ту сторону портала. Ну безработица, это да. Инфляция, но довольно умеренная — франки считают тысячами, а не миллионами или килограммами. Молодежь, конечно, мается и пытается найти какой-то особый путь, про это мне в прошлом году даже доклад представляли. Собственно, тогда и случился массовый завоз наших мотоциклов во Францию — с целью способствовать организации там чего-то вроде американского байкерского движения.