— Мне это безразлично. И вам тоже. Считайте, что они не знают, и работайте. Существует лишь договор. Остальное никого не касается.
— Вы не представляете, на что хотите меня толкнуть!
— Мы представляем.
— Если ничего не удастся, нам всем уготован пожизненный курорт!
— Не всем, — склабится он. — Только вам.
Этот подонок говорит теми же словами, что и его предтеча. И рассуждает точно так же наивно. Сейчас скажет, что я зря паникую и у меня все получится.
— Вам удастся сделать это, — говорит он. — Иначе не может быть.
— Господи, но почему я?!
Наступает бесконечная пауза, после которой он отвечает вопросом же:
— А почему не вы?
Тут меня разбирает злость, и я ору во всю глотку:
— Потому что я боюсь! Потому что за мной тащится табун из ктырей! Потому что я хочу жить спокойно, в чистом и светлом месте! А когда я сделаю то, что вы просите, меня будут гнать по миру, как спидюка!.
Он медленно качает головой:
— Не будут. Некому будет вас гнать.
Так же медленно, словно каждое движение причиняет боль, он опускает руку в карман плаща — я напрягаюсь, ожидая чего угодно… даже пули в горло, как тот несчастный трассер, — и достает сложенный вдвое листок плотной бумаги.
— Вы просили план объекта. Вот он.
— Откуда вы…
— Мы согласны также и на сто пятьдесят процентов от исходной суммы.
— Послушайте, — говорю я с отчаянием в голосе. — Я не гожусь для этой работы. Вы можете все сделать без меня. Если у вас повсюду уши и глаза, если вы умеете проходить сквозь запертые двери и читать мысли… Но за убитого вами трассера трясти, как соломенное чучело, станут именно меня! Вам не нужно было убивать его!
— Он узнал. Он должен был умереть. И потом, что значит — убивать? Чем жизнь отличается от смерти?
Конфуций хренов, нашел время философствовать!
— Вы желаете, чтобы я отвечал? — шепчу я немеющими губами.
Потому что читаю в его голосе приговор. Нет, целую пачку смертных приговоров.
— Это необязательно, — говорит он. — Так вот: есть вещи, которых мы не можем. Зато можете вы. Поэтому мы обратились к вам.
— Я не хочу. Не хочу… Гори они огнем, ваши деньги! Все равно мне их не видать!
— Вы их непременно получите. Мы выполним свою часть договора.
— Почему я должен верить вам?
— Потому что у вас нет выбора.
— Резонно. И все же…
— У вас будет время изучить план. Что же касается предмета, вы найдете его…
— Стойте! — я протестующе выбрасываю ладонь. — И так уже сказано много лишнего. И хотя я не выразил окончательного согласия, не стоит продолжать разговор в присутствии девочки.
— Это безразлично, — пожимает он плечами. — Она узнала.
Я слышу, как у Ольги мелко стучат зубы.
Индира входит в мою каморку без стука. Крайне бесцеремонная юная особа.
— О! — тем не менее радушно возглашаю я. — Какой гость! Тебе не надоело еще строить из себя Золушку?
Одновременно с этим совершаю массу невидимых постороннему взгляду действий. Например, гашу дисплей не выключая компьютер и щелчком отправляю пачку сигарет под бумаги.
— Надоело, — заявляет она, плюхаясь в кресло и немедля забрасывая ноги на свободный участок стола. — Особенно при хроническом дефиците принцев. И вообще хоть сколько-нибудь благородных мужиков… Серафим, тебе нравится, чем мы занимаемся?
— Это ты вообще или о конкретном деле?
— Даже не знаю. Пусть будет — о конкретном деле.
— Не нравится. Я человек пенсионного возраста. И хотел бы до пенсии дожить. Но если мои подозрения оправданны, никто из нас до нее не доживет.
— Я уже слышала твою отвальную песенку. Давай лучше о подозрениях.
— Пойми, Индюша…
— От индюка слышу, — без заминки отвечает она.
— …В этом городе-стране существуют две сипы: ДЕПО и Пекло. Бремя от времени они подпитывают друг друга кадрами. Возьмем того же Зомби.
— Возьмем меня, — вставляет она.
— Ну, ты переоцениваешь свой вклад в противоправную деятельность Пекла. Кто из нас не шалил в детстве!
— Ты, например.
— Допустим… Я жил в другое время. В другую эпоху. Тогда можно было позволить себе роскошь быть пай-мальчиком. Веришь ли, таких нас было большинство. Умненьких, чистеньких. С большими планами и перспективами. Я прекрасно знал четыре языка: русский, английский, латышский и Паскаль…
— Это еще что за наречие?!
— Был такой язык программирования. Чрезвычайно престижный по прежним меркам.
— А на фига тебе сдался латышский?
— Так ведь я родился в Риге. И жил там до двадцати лет, пока нас не вытеснили националисты. Мой отец работал в тогдашнем комитете безопасности. Когда Латвия объявила суверенитет, он автоматически стал «персона нон грата»…
— Не понимаю. Он что, кого-то убил?
— С какой стати? Просто по роду своей деятельности он имел доступ к ниточкам, что при любом политическом строе тянутся наверх. Мой отец был тихий, неприметный человек. Очень добрый. И очень честный. Но при смене вывесок это значения не имеет.
— Похоже, ты не любишь латышей, — щурится Индира.
— Protams, не люблю. Tas tiesa [11] … С какой стати мне любить тех, кто выселил меня из собственного дома? Никогда не забуду, как они вели себя в августе девяносто первого. Это был последний путч перед развалом империи…
— Какой ты, оказывается, древний. И злопамятный! Когда в Москве сменилась власть и запахло порохом, все тамошние демократы мгновенно заткнулись. Все! Снизу доверху. И целых три дня никто не называл нас оккупантами. Снова на рижских улицах можно было говорить по-русски. Снова к тебе обращались вежливо. Латыши — вежливая нация… со своими. Три дня они тихонько ждали, чем кончится дело в Москве.
— И что же? — с любопытством спрашивает Индира.
— Три дня истекли. Танки ушли из Москвы. Латыши поняли, что никто их не тронет. И… перестали быть вежливыми.
— Что, все сразу?
— Отчего же все! Но достаточно десятка горластых говнюков, чтобы опарафинить всю нацию.
— Не любишь ты демократию, — укоризненно замечает Индира.
— Не люблю. Я люблю порядок. А демократия — это бред. Миф. Что такое власть народа? Народ не может править. Он может лишь терпеть разумных правителей. Но разумные правители — это призвание, долгий генетический отбор по позитивным признакам и громадная культура. В нашей стране все было навыворот. Последние профессионалы управления, плохие они были или хорошие, ушли вместе с Брежневым. А на их место явились дилетанты и прохиндеи. Поэтому наступил хаос…