— Так вы знаете про Зефир, — проговорил Авидон озадаченно.
— А вы научились лгать, доктор, — хмыкнул Оливер Т. — Вы стоите на пороге моего дома. Но, кажется, уже запамятовали, что когда-то я работал под вашим призором. Я ещё способен извлекать рассеянную информацию из Глобального инфобанка и делать правильные обобщения.
— Отчего вы не пригласите меня в свой дом и не позволите присесть? — спросил Авидон;
— Я не ждал гостей, и у меня беспорядок, — ответил Оливер Т. и покраснел.
— Понимаю, — вздохнул Авидон, вертя шляпу в руках. — Поверьте, друг мой: этот разговор для меня тягостен не меньше вашего. И я действительно ощущаю себя в чуждой для меня роли, для которой подхожу хуже всего. Я отложил на неопределенный срок незавершенные труды, от которых, подозреваю, человечеству было бы много больше пользы, чем от моего секретарства в Наблюдательном совете. Мне приходится заниматься делом, которое вызывает глубокие нравственные колебания, но только потому, что я не могу доверить его кому-нибудь другому… у кого таких сомнений не в пример меньше, как у Ворона, или нет вовсе, как у вас. Вы должны простить мне излишнюю прямоту, но вы не мальчик, чьи чувства следует щадить, а я гожусь вам в прадеды и учил еще тех, кто учил ваших учителей. Где-то, очевидно, произошел сбой… Ворон хотел направить к вам каких-то функционеров — я запретил ему. Он хотел прибыть лично — я запретил ему и это. Мне важно понять самому, что движет вами и такими людьми, как вы. Вы же понимаете, что вы не один. И это не может не настораживать.
— У нас разные углы обзора, — усмехнулся Оливер Т. — Вы видите все человечество, а я — лишь пару сотен человек, что могли бы оставаться частью этого человечества, не помешай тому эхайны.
— Я понимаю вас, — сказал Авидон. — Можете мне не верить… единожды солгавши, кто тебе поверит… но это так. Понимать всех — часть моей работы. Я понимаю и тех, кто лишился своих близких. В отличие от вас, я говорил с ними вот так, как сейчас говорю с вами, с глазу на глаз. Горе их безмерно, но в большинстве своем они не готовы мстить. Прекрасно сознаю, что на то есть разные причины. Кто-то не чувствует в себе сил и трезво оценивает возможности. Кто-то знает, что местью ничего не исправишь и никого не воротишь. Кто-то и хотел бы сурово наказать виновников, но не питает никаких чувств ко всему Эхайнору. Ни ненависти, ни любви. В конце концов, эхайны не сделали ровным счетом ничего, чтобы завоевать нашу признательность. Что ж… это ничего не меняет. Друг мой, мы не станем воевать с Эхайнором. Мы будем умело обороняться и настойчиво искать ненасильственные пути к умиротворению наших строптивых оппонентов. Доброта, терпение и снисходительность. Как бы непереносимо это ни звучало для вас… Но пока мое мнение не пустой звук в этом мире, будет так и только так. Слава Господу, тех, кто согласен со мной, многократно больше тех, кто согласен с вами. И мы добьемся своего, не проливая крови, не сжигая городов и не взрывая планет. Возможно, я не самый умный человек и не самый последовательный гуманист, но мне отвратительна перспектива видеть в моем мире призывные пункты, медкомиссии по набору «диких гусей» и военные госпитали.
— Кажется, вы все еще не уразумели, доктор, — пробормотал Оливер Т. — Это не игра. Вашему вселенскому гуманизму брошен грубый вызов.
— Ошибаетесь, — возразил Авидон. — Я уразумел это раньше всех, чьи имена вертятся у вас на языке. Кстати, те адресаты, кому вы направляли свои памятные записки, не понимают этого до сих пор.
Лицо Оливера Т. дернулось. Он и впрямь пытался достучаться до Совета по социальному прогнозированию, до Совета ксенологов и даже до Академии Человека. Действительный член которой в данный момент переминался с ноги на ногу на его крыльце… Всюду его участливо выслушали, всюду обещали отнестись к его зловещим пророчествам с должным вниманием, и всюду с ним разговаривали, как с душевно неуравновешенным субъектом.
— Я не желаю вовлекать все население моего мира в эту ничтожную межрасовую дрязгу, — продолжал Авидон. — Это глупо, смешно и недостойно человечества. Это попросту мелко! Главный смысл моей работы я вижу в том, чтобы мой мир даже не подозревал, что некие генетически близкие, но перенасыщенные адреналином белковые тела ведут против него военные действия.
— Мой мир уже вовлечен в то, что вы называете «дрязгой». С того дня, как погибла «Равенна».
— Будем последовательны: с того дня, как Федерация стала членом Галактического Братства, масштаб ее проблем существенно увеличился. С этим нужно смириться, это нужно принять. И противостоять новым вызовам, даже самым грубым и наглым, никогда не изменяя своим принципам. В конце концов, теперь мы не одни. За нами — а иногда и впереди нас — стоит вся мощь цивилизованной Галактики. У нас есть преданные, искушенные союзники. Поверьте, мы можем и будем эффективно защищаться. Перефразируя слова Сына Божия: не меч пришел я принести, но щит…
Оливер Т. понял аллюзию. Авидон имел в виду галактический оборонный проект «Белый щит», чьей задачей была радикальная защита космического флота Федерации от агрессии Эхайнора. Сюда входили и прямой мониторинг активности эхайнов в непосредственной близости от их космопортов, и дисторсионные генераторы возле экзометральных порталов, и высокомощные изолирующие поля на ксенологических стационарах, автономных космических поселениях и всех транспортных средствах сколько-нибудь значительной массы, и многое другое, что укладывалось в определение «непреодолимая пассивная оборона». Ходила байка о происхождении названия проекта: едва ли не сам Авидон в сердцах задал вопрос Голиафу, не пора ли Федерации выкинуть перед эхайнами белый флаг, на что последний совершенно от балды ответил в том смысле, что Федерации более к лицу белый щит.
— Мы можем сколько угодно долго уклоняться от схватки, — сказал Оливер Т. — Прятаться от их штурмовиков, не реагировать на их угрозы, и при этом наши принципы не пострадают. Пострадают отдельные люди. Потому что эхайны не уважают и не понимают наших принципов. Эхайны уважают и понимают только силу. Они будут нападать и угрожать. И это не кончится никогда… если мы наконец не дадим сдачи. Третий закон Ньютона никто еще не отменял…
— Мы не станем давать сдачи. Поймите же наконец: мы не такие, как они. Мы другие. И мы никогда не опустимся до того, чтобы играть по их правилам.
— Все-таки игра, доктор… вы слишком много своего времени провели среди детей. Есть у меня опасение, что вы отвыкли воспринимать реальную жизнь иначе, чем игру, а взрослых считаете теми же детьми, только покрупнее да помохнатее. Хорошо, пускай это игра, но в ней мы изначально обречены на поражение. Потому что человечество играет в величественного исполина, изнывающего от собственного гуманизма, который не устает твердить, как заводной: жизнь бесценна… бесценна… и с высоты своей вселенской нравственности не замечает, как его пожирают мелкие злобные паразиты, для которых жизнь — ничто, и уж в особенности чужая.
— Мы заплатили дорогую цену за право называться разумными. И не станем отступать в неолит потому только, что не нравимся неандертальцам. Да, мы величественны и гуманны. И такими останемся несмотря ни на что. Разумеется, кому-то… да хотя бы и вам… может показаться, что мы беспомощны и не знаем, как поступить, когда на нас нападают. Но это этическая дилемма, которую никому еще не удалось разрешить. Опуститься до уровня примитивных варваров, взимать плату оком за око, рубить гордиевы узлы фотонным мечом. Или, с миссионерским риском для собственного благополучия, относиться к ним, как они того и заслуживают: как к варварам, которых следует терпеливо и бережно приобщать к высоким ценностям Галактического Братства. И убедить их, наконец, что жизнь бесценна, действительно бесценна, и это непреложный императив всякого разумного существа. Доброта, терпение и снисходительность. Я бы еще прибавил: любовь. Но сознаю, что пока не вправе ни от кого, даже от самого себя, ожидать этого высокого чувства к эхайнам. Я говорил уже: они до сих пор не дали нам ни единого шанса. — Авидон беспомощно развел руками. — Боже, но почему в первой половине двадцать третьего века от Рождества Христова я вынужден сызнова зачитывать прописные истины вам, моему брату по крови, который должен понимать это не хуже меня?!