— Боюсь, заглавие моей последней экспозиции перевести невозможно.

— Ничего страшного! — Чило великодушно махнул рукой.— Назовем ее «Человек ест рыбу».

Заглотив остатки ужина, он уселся поудобнее и принялся слизывать с пальцев жир и кусочки прилипшего мяса. Борясь с отвращением, Десвендапур начал выступление.

В тропической ночи, под аккомпанемент просыпающихся ночных обитателей джунглей, он смешивал слова со свистом, то пронзительным, то чуть слышным, со щелчками, варьирующимися от еле различимого стрекотания до ритмичного гула, похожего на приглушенный барабанный бой. Все это сопровождалось изысканными, похожими на танец жестами, сплетаемыми в воздухе четырьмя руками и шестнадцатью пальцами. Усики извивались и сворачивались, опускались и взлетали вверх, муравьиное тело инопланетянина вздымалось и раскачивалось.

Поначалу зрелище показалось Чило довольно устрашающим, но по мере того, как он свыкался с обликом транкса, ему становилось все легче думать о нем не как о жуке-переростке, а как о разумном госте с далекой планеты. Конечно, аромат живых цветов, исходящий от существа в жестком хитиновом панцире, сыграл немалую роль в этом изменении восприятия. Что касается выступления — несмотря на то что Десвендапур был прав и Чило действительно почти ничего не понял, он понял главное: ему действительно демонстрировали искусство, серьезное, утонченное, высокое искусство. Чило не понимал, что говорит инопланетное существо, но слияние звука и жеста создавало впечатление фации и изящества, подобного которому он до сих пор не встречал.

Чило Монтойя вырос в бедности, среди отбросов общества, и с искусством сталкивался в основном в самых грубых его формах: боевики по трехмерке, шумная поп-музыка, примитивная порнография, дешевые стимуляторы и низкокачественные галлюциногены. То, что он видел и слышал теперь, представляло собой явление значительно более высокого порядка, и Чило это осознал, несмотря на чуждое происхождение произведения. Поначалу он не испытывал ничего, кроме снисходительного любопытства, однако по мере того, как сплетения движений и звуков, производимых транксом, становились сложнее и изощреннее, Чило все более притихал и становился серьезнее. Когда исполненный торжества Десвендапур наконец завершил представление, солнце как раз скрылось за горизонтом.

— Ну,— спросил транкс, видя, что человек сидит молча и ничего говорить не собирается,— что ты думаешь? Удалось ли тебе что-нибудь постичь, или все это было не более чем невнятное бормотание и судорожное махание конечностями?

Чило сглотнул. По его ноге что-то ползло, но не кусалось, и он не обратил на него внимания. Во тьме ярко выделялся сине-зеленый панцирь транкса, сверкающий в свете фонарика.

— Я… я ни черта не понял — и думаю, что это одно из прекраснейших зрелищ, какие я когда-либо видел.

Десвендапур растерялся. Он не ожидал подобной реакции. Вежливого одобрения, снисходительного кивка — но не похвалы. Не от человека же!

— Но ведь ты сказал, что ничего не понял!

Он решил рискнуть, отступил от луча фонарика в темноту и подошел поближе к человеку.

Чило не шелохнулся. Аромат свежесрезанного букета был теперь совсем рядом. Во тьме его абсурдно крохотные, однако зоркие глаза встретились с глазами транкса.

— Слов не понял, да. Но звуки, которые ты издавал, похожие на музыку, и то, как все четыре руки и тело двигались в такт,— это было чудесно.

Он покачал головой из стороны в сторону. Десвендапур принялся вспоминать, что означает этот жест.

— Я в этом, конечно, ничего не понимаю,— продолжал Чило,— но мне кажется, ты большой специалист в своем хобби. Народ — в смысле люди,— наверное, даже стали бы платить деньги, чтобы посмотреть на такое.

— Ты думаешь? Ведь, как я сказал раньше, я всего лишь любитель.

— Наверняка стали бы. Я мало что знаю, но это знаю точно. Я бы… я бы заплатил. А если ты найдешь способ перевести свои стихи на земшарский, не потеряв их красоты и смысла… Это наверняка будет важным шагом в установлении понимания и хороших отношений между нашими расами. Разве на той базе, которую строят на вашей планете — как она там называется,— таких представлений не устраивают?

— На Ивовице…— пробормотал Десвендапур.— Может быть, и устраивают, но, на самом деле, мне это неизвестно. О том, что происходит на базе, я знаю только то, что сочтет нужным сообщить Великий Совет. Может быть, там есть утешители, а может быть, и нет.

— Это у вас так называется? Утешение? — Чило задумчиво кивнул.— Слушай, я знаю, слушатель из меня довольно паршивый: я в поэзии ничего не смыслю, и вообще… толкового критика из меня не выйдет… но если тебе вздумается кому-нибудь почитать свои новые стихи, можешь читать мне. Я с удовольствием посмотрю и послушаю.

— Тебе действительно понравилось? — Десвендапур с изумлением уставился на двуногого.

— Зашибись как понравилось! Вот что я тебе скажу. Завтра вечером, так и быть, съем что-нибудь другое, просто чтобы снабдить тебя свежим вдохновением. Может, попробую поймать агути или еще какую-нибудь зверушку.

Десвендапура едва не стошнило, его усики рефлекторно дернулись.

— Пожалуйста, не пожирай живых существ только ради меня!

— Ну, я думал, тебе нужны потрясающие, из ряда вон выходящие впечатления…

— Моему разуму — да, нужны. А вот мой желудок эти впечатления переваривать отказывается.

Чило скрестил ноги и ухмыльнулся.

— Ладно. Будем наращивать вдохновение постепенно.

Он сунул руку в рюкзак, достал стимуляторную сигарету и развернул вакуумный кончик. Оказавшись на воздухе, кончик тут же вспыхнул.

Десвендапур смотрел, как человек сует конец горящей палочки в рот и втягивает в себя дым. Он и надеяться не смел ни на что подобное! Каждое мгновение, проведенное в обществе двуногого, дарило небывалый творческий подъем. Что за странное удовольствие получало это существо, сжигая у себя во рту органику, транкс совершенно не понимал, но столь непонятное действие послужило источником даже не одной, а целых двух великолепных, насыщенных композиций! А потом наступила глухая ночь и пришлось лечь спать.

Глава пятнадцатая

На следующее утро Чило проснулся не от воплей обезьян-ревунов, а от резкого, пронзительного карканья. Он перекатился на спину и сел. Одеяло, укрывавшее его до шеи, свалилось на ноги. Птица, которая клевала гниющие паданцы неподалеку от него, выглядела до крайности нелепо. Огромные красные глаза, узкая, почти голая голубая голова, украшенная хохолком из жестких черно-желтых перьев. Движение Чило вспугнуло птицу, она неуклюже, тяжело взлетела на соседнее дерево. Здоровенная, величиной с небольшую индейку, она раскачивалась на ветке и созерцала странную парочку внизу.

Протирая глаза и поднимаясь на ноги, Чило мысленно перебирал названия птиц из купленного в Куско справочника, который переписал себе на карточку. Птица была достаточно велика, чтобы сойти за хищника, но, судя по короткому клюву и когтям, не говоря уже о ее неуклюжести, явно принадлежала к какому-то другому семейству. Все еще сонно моргая, Монтойя открыл рюкзак и вытащил карточку. Нажав несколько клавиш, вызвал справочник и вошел в раздел по птицам.