— Ты как паршивый доктор, — сказал он сердитым голосом. — Доктор Хаус хренов... Больной после ампутации ног спрашивает: доктор, неужели я больше никогда не смогу играть в футбол?! А тот: не огорчайтесь, вы таки не представляете, как сложно в наши дни купить приличную обувь!..
— Но это действительно так. Я тоже умру — как только умрет последний человек на Земле.
— На тебя наложили такое заклятие? — сощурился он.
— Скорее, проклятие...
— Мы всегда чего-то ждали, — промолвил Мефодий, тщательно целясь, чтобы поставить стопку на подлокотник кресла. — Вся жизнь состояла из череды сплошных ожиданий. Ожидание отпуска, зарплаты... первой любви, первого секса... смерти. В произвольном порядке. Смерть, желательно, в последнюю очередь. А теперь и ждать-то нечего... И странно, и обидно. Через год, в это время, никого из тех, кого я знал, не будет. Ни друзей, ни врагов. И меня не будет. Ни весны, ни лета — ничего.
— Да ты солипсист, — заметил я. — Согласись все же, что весна и лето от тебя не зависят.
— Наверное, смена времен года все же будет, — пожал он плечами. — Но никто не назовет их по имени. А значит, не будет времен года. Не может быть весны, если некому будет сказать: «Весна пришла»... Ни книжку хорошую прочесть, ни напиться в дупель, ни влюбиться еще разок, напоследок... Блин, так и не позвонил никому из своих баб.
— Ну и плюнь. Тебе много позвонило?
— Скажем прямо: немного. Вообще никто не звонил вот уже... — Он задумался. — И я не звонил. Я что, никому на фиг не нужен, да? И мне никто не нужен?
— Нужен, нужен, — успокоил я его. — Мне вот нужен. Видишь, я приехал. С самыми, заметь, разнообразными приключениями. А что не звонит никто... Это безысходность, друг мой. Безысходность per se [82]
— Ты не жалеешь, что приехал? — спросил он с надеждой.
— Я хотел этого. Не возгордись, но в этом мире ты мой последний друг. По крайней мере, в моем понимании дружбы.
— А как ты понимаешь?.. — начал было он, но сам себя прервал. — Неважно. Скажешь опять какую-нибудь циничную гадость и принизишь величие момента... Блин, так ты покажешь наконец мне свое истинное обличье, или я так и умру, мучаясь неведением?! — встрепенулся он вдруг.
— Ты этого действительно хочешь? — спросил я с иронией.
— Ну, прежней страсти к познанию уж нет, — заметил он. — Но для порядка, чтобы закрыть тему...
— Тогда изволь, — сказал я.
Какое-то время мы оба безмолвствовали. Наконец он осведомился:
— И что? Вот так выглядят игрушки в вашем мире?
— Н-ну... приблизительно.
— Это что — хобот?
— Не совсем.
— А три глаза — так и должно быть?
— На самом деле, их семь.
— А где еще... а, вот, теперь вижу.
— И это не глаза.
— Понятно... — Он вытер с лица испарину. — То есть, разумеется, ни черта не понятно. Пышет от тебя, приятель, как от доменной печи!
— Извини, в этом состоянии у меня естественная температура кожных покровов — плюс семьдесят по Цельсию.
— Продолжаешь настаивать, что ты не Сатана?
— Решительно отвергаю саму возможность.
— Значит, моя бессмертная душа тебе на фиг уперлась не так ли?
— Мне нечего предложить тебе равнозначного за столь ценный товар. Хотя...
— Давай, не тяни, — ухмыльнулся он. — У нас остался последний тост. Только верни себе первобытное состояние, эти твои хоботы меня... гм... настораживают.
Я с облегчением исполнил его пожелание. Сказать по правде, эти широты для меня всегда были чересчур прохладны.
— Видишь ли... — проговорил я. — Все это можно прекратить. — Он смотрел на меня со спокойным любопытством, не прерывая. — Теоретически. Не вернуть в исходное состояние — это уже не в моих силах. Но остановить, как вы любите говорить — здесь и сейчас. Это я могу и готов сделать — если ты меня об этом попросишь.
— Почему я? — несколько растерялся он.
— А почему не ты?
— Ты мог бы и сам, никого не спросясь...
— Ну уж нет, — усмехнулся я. — Это ваш мир, вам и решать. На меня нечего смотреть, я здесь так... проездом.
— Наверняка есть более достойные люди... — начал было он, но тут же опомнился. — Здесь таится какой-то подвох, не так ли?
— Таится, — признал я.
— Выкладывай. А то я уж чуть сдуру не подписался...
— Чтобы остановить процесс умирания, мне придется уничтожить все, без изъятий, источники электромагнитного излучения на этой планете. Вплоть до последнего фонарика. Никаких компьютеров, никаких телевизоров, даже детекторных приемников. Ничего, что окружало тебя, дитя цивилизации, с детства и создавало тебе комфортную среду обитания. Когда я сделаю это, об электричестве придется забыть — не в моих правилах говорить «навсегда»... но очень надолго.
— Электричество — это плата за выживание? — уточнил он.
— Если угодно, это внештатная антивирусная процедура... переустановка операционной среды. Иначе никак.
— И человечество вернется в каменный век? — помрачнел Мефодий.
— Так уж сразу и в каменный! Чем тебе не по вкусу античность?
— Античность — в нашем климате? — усомнился он.
— Здесь всегда жили люди, — возразил я. — Задолго до прихода цивилизации... в сомнительном облике новгородских ушкуйников. Добывали зверя, строили жилье, в общем — не скучали. Хитонов не носили, спорить не стану, но собольи шубы ничем не хуже... И тебе ли не знать, что электричество стало применяться в промышленных масштабах лишь в конце восемнадцатого века? Прокатишься этак на дилижансе, скоротаешь вечерок у камина... О чем мы вообще говорим?! Когда — и если! — я остановлю процесс умирания, будет весьма неплохо, если на планете останется несколько сотен тысяч живых и дееспособных представителей вида Homo sapiens. Уж поверь, конкуренции за жилье и место под солнцем не будет очень долго. Сможешь спокойно забить болт на морозные широты и потихоньку переместиться туда, где тепло и сухо. Или хотя бы в Прибалтику — самый комфортный климат в Европе. Прибалтов там будет немного, десятка полтора. Под ногами путаться не станут и оккупантом не навеличат... А еще лучше — на юго-восток Пиренеев! Если бы Создатель Всех Миров решил подобрать местечко для рая, то...
— И что я там стану делать? — спросил Мефодий грубовато.
— Хм... Выживать! Бороться за существование и взыскивать хлеб свой насущный. Уж что-что, а скучать не придется. Ну, какое-то время уйдет на санитарные процедуры — трупов будет не просто много, а о-о-очень много, и людей, и животных. Материальная среда цивилизации по большей части сохранится, но вот передвигаться придется по преимуществу пешком — вряд ли после моей зачистки найдется автомобиль, который заведется и поедет. Об упряжи тоже придется забыть: лошадки, равно как и ослики с мулами, а также волы, собаки и слоны имеют чертовски мало шансов на выживание. Фауна вообще катастрофически оскудеет, а вот флора практически не пострадает. Ничего, станешь вегетарианцем! Все придется начать сначала, друг мой. Не то чтобы с нуля, но очень к тому близко...