Надежды на это сохранялось, следует признать, не много.
8
Из коридора снова донесся женский крик.
Ну а сейчас-то что не так?!
Положительно эта дама обозначала себя в моем жиз ненном пространстве одними лишь воплями.
Сообщив взору всевоможную суровость, я приказал: «Сиди смирно!» Дракон быстро-быстро закивал и лишь посильнее вжался в угол купе.
Ничего непредвиденного на сей раз не стряслось. Женщина несколько пришла в себя, вернула одежде видимость приличий и вышла в коридор в рассуждении найти меня и затребовать разъяснений по поводу творящегося неподобства. Вполне разумное, кстати, желание. Вот только застать в коридоре, буквально под ногами, клочья тел в черных лохмотьях, лужи крови и обломки костей она могла ожидать менее всего. Зрелище половины человеческого организма в соседнем с нею купе, которая до сих пор пыталась проявлять признаки жизни, позитивного мироощущения ей не добавило.
Бормоча нечто успокоительное, вроде «Все хорошо... все просто замечательно... они это заслужили... они были очень-очень плохие и вели себя скверно... один из них, кажется — этот, пытался вас убить... но теперь никто из них никого больше не убьет...», я грудью оттер ее от всех этих кошмаров и вернул на место. «Что происходит?» — спросила она шепотом. «Вы же знаете, — ответил я уклончиво, — сейчас такое время, что постоянно что-то происходит, и, как правило, самого неприятного свойства». — «Кто вы такой?!» — «Эту тему мы уже миновали...» — «Но я...» — «Просто поскучайте здесь какое-то время, а потом я вернусь, и мы все обсудим». Ничего обсуждать мы, разумеется, не станем, но я надеялся этим на какое-то время ее успокоить.
Состав с каким-то истерическим весельем рвался сквозь ночь к одному ему известной цели, вагон ходил ходуном. Я задвинул дверь купе — всю эту сумасшедшую ночь только тем и занимаюсь, что двигаю туда-сюда двери купе! — и отправился к своим баранам. Баран, впрочем, был один, и не так давно искренне полагал себя Драконом. Второго, что беззвучно маялся своей верхней половиной и никак не мог умереть, никто в расчет уже не принимал. Решив, что в материальном мире с него достаточно, а остальное от щедрот своих добавит Создатель Всех Миров, я походя прекратил его мучения и отослал многогрешную душу вдогонку за теми, что уже были, верно, на полдороге к последнему и самому страшному суду.
Баран, он же Дракон, между тем немного опамятовался и даже предпринял попытку улизнуть. Я вернул его на место, сел напротив — рядом с намертво впаянными в стену ногами. Уж не знаю, какие горящие письмена он читал на моем лице, но давно я не видывал человеческого существа в таком ужасе.
— Я буду спрашивать, а ты — отвечать. Понимаешь?
Он кивнул.
— Отмалчиваться ты не станешь, потому что я этого не допущу. Я не в настроении для монологов. Имя?
Его глаза собрались в кучку, словно этот простой вопрос вдруг натолкнулся в его мозгу на непреодолимую преграду.
— Селафиил... алтарник Селафиил, — с громадным трудом произнес он.
Алтарник... наверное, какой-то низший чин в клерикальной иерархии. Сколько же ему лет? Двадцать с небольшим? Тридцать? Зеленоватое от страха и неправильного образа жизни лицо без внятных возрастных признаков, выбивающиеся из-под капюшона бесцветные волосы, жесткие и давно немытые, когда-то сломанный, неправильно отремонтированный и потому сдвинутый набок нос, потрескавшиеся тонкие губы, по-крысиному прикушенные острыми зубами. И над всем этим безобразием — прозрачные, как стеклянные шарики у музейных чучел, глаза, в которых были только злоба и страх. То есть ничего, имеющего отношение к традиционным христи анским добродетелям.
— Так вы — Драконы Иисуса?
Снова кивок, в котором отчетливо прочитывалась не которая спесь.
— Вертолет был?
Поскольку голосовые связки все еще отказывались подчиняться, алтарник Селафиил продолжал кивать на манер китайской куклы.
— Что с ним сталось?
Алтарнику понадобилось немалое усилие, чтобы одо леть спазм гортани.
— Сел аварийно. Маслонасос пробило... или какая-то такая херня...
— Но на поезд вы все же успели. Как?
Взгляд Селафиила суматошно забегал.
— Я не... не могу объяснить.
— А придется это сделать.
— Не знаю... не понимаю...
— Как ты считаешь, — промолвил я со злобной иронией, — если сломать тебе один палец, это поможет собраться с мыслями? Или, чтобы не мелочиться и укре пить мотивацию, сразу два?
Алтарник пренебрежительно пожал плечами:
— Да хоть все. Я не чувствую боли.
— Отчего же?
— Никто из нас не чувствует. — Он напрягся и произнес по складам: — Де-сен-си-би-ли-зация. Обряд такой. Соберет, бывало, нас епископ, прочтет слова истинной веры — и делаешься сам не свой. Все чувствуешь, кроме боли. Хоть режь, хоть ешь...
— Неужели совсем не чувствуешь? — спросил я. — А так?
Он рассеянно посмотрел на свои сломанные пальцы:
— Фигня. Неудобство, только и всего.
— Боли не чувствуешь, а меня боишься. Ведь боишься? Или не меня?
Уголок рта приподнялся в слабой усмешке.
Веление не препятствует мне читать мысли. Это совсем несложно — вскрыть чужое сознание, будто пивную банку, выплеснуть в себя все, что хотелось узнать... а потом выкинуть в ближайшую урну, как и положено обойтись с пустой жестянкой... и здесь же стошнить содержимым.
Ибо нет слов, чтобы выразить, как это противно. Если очень приблизительно: копаться в чужих мыслях — все равно что во внутренностях. Скользко, липко, и мерзко воняет.
Нет, не сейчас.
Тем более что у человеческого существа в его положении не так много страхов.
— Кажется, я знаю. Ты боишься умереть?
Пальцем в небо, а догадка оказалась верна.
После долгой паузы он проронил:
— Нельзя мне умирать... сейчас. Накажут.
— Накажут — за то, что умер без спросу?
Селафиил молча кивнул.
— Как можно наказать мертвого?
— Поднять из могилы, — сказал он, почти не разжи мая губ. — Он умрет — а его снова поднимут.
— А почему тебе нельзя умирать?
— Задачу не выполнил, потому и нельзя.
— Хм... задачу... — Теперь настала моя очередь подбирать разбегающиеся слова. — Это какая же у тебя, мелкой твари, может быть «задача»?
Алтарник сделал попытку отвернуться, но я легкой пощечиной воротил себе его внимание.
— Ведь ты не хочешь умереть, правда? Но ты знаешь: я могу убить тебя в любой момент.