– Слушай, Аксён, там наших, корабельных в полон взяли, на берегу сидят, связанные. Что делать будем?
– А у тебя что, рать в две сотни мечей под рукой есть? Или ты хочешь, чтобы мы вдвоём напали на разбойников? Татей ещё полно осталось, да и луки у них есть, сам видел. Мы и до наших добежать не успеем, посекут стрелами.
– Тогда что делать?
– Домой возвращаться, а по пути в Парфино зайти, известить, что с новгородцами приключилось, может, рать небольшую собрать успеют, да перехватить, хотя вряд ли.
– Это почему?
– Разбойники-то конные.
– А пленники пешие, да обоз под добычу надобен, а он медленно идёт.
Аксён поскрёб голову: – А и правда! Тогда надо идти.
– Аксён, ты иди один, поспешай, а я тут останусь, буду в отдалении от пленников идти, на дороге, на перекрёстках знаки оставлять – скажем, веточки подламывать. Тогда пленников быстрее сыскать можно будет.
– Это ты ловко придумал. Тогда удачи тебе!
– И тебе того же!
Мы обнялись на мгновение, затем разошлись каждый в свою сторону, молча и не оглядываясь. Я снова пробрался на берег, спрятался в кустах. На противоположной стороне за время моего отсутствия появились изменения – целый обоз. Разбойники лихо грузили на подводы добытые мечом трофеи, двое нарядно одетых в цветные жупаны внимательно за ними приглядывали. На иначе, как вожаки, дворяне, небось, литовские.
Когда все товары были уложены, пленных пинками подняли. В это время освобождённые от тяжёлой цепи судёнышки, влекомые течением Ловати, медленно стали отдаляться от берега, спускаясь к Ильменю. Литвины загомонили сначала, увидев, как корабли отплывают, но потом махнули рукой – и правда, в Княжество Литовское как на кораблях проплыть?
Тяжело гружёные возы тронулись, сзади пошли понурые пленники, подгоняемые конвоем из литвинов. Выждав, когда берег опустел, я огляделся – никого. Спустился к воде; стараясь не плескать и не поднимать шума, переплыл реку. Перебежав к кустам, разделся, выжал одежду, слил воду из сапог, тут же всё это натянул на себя. Двинулся вдоль колеи, пробитой десятками колёс в мягкой земле.
Вытоптанный ногами и колёсами след извивался между деревьями, уходя на закатную сторону. Я двигался параллельно ему, но в глубине леса – не дай Бог, если пойду по колее, и кто-нибудь из литвинов обернётся, сразу спалюсь.
Иногда я выходил к колее, ломал несколько веточек – так, чтобы они бросались в глаза, – надо оставить чёткий след, где прошли разбойники. Я всё ещё лелеял надежду на помощь. Но при размышлении понял, что это маловероятно. Аксёну идти до Парфино пешком два дня, да пока рать соберут, до места засады и боя доберутся – считай, семь дён, да по следу неизвестно как идти получится, а до порубежья литовского недалеко. Даже при медленном ходе обозном всё равно за неделю литвины с обозом и пленными на свою землю уйдут. Я аж зубами заскрипел от злости: всё просчитали, не ошиблись. Конечно, такие набеги на целый караван купеческих судов с бухты-барахты не делают. Всё литвины прикинули – что до ближайших городков пешком идти за помощью долго, а порубежье – ближе.
Я шёл и матерился про себя. Что же делать? Чем дольше я шёл, тем яснее осознавал, что я один, и помощи ждать не от кого, и такое отчаяние накатило – впору плюнуть и обратно повернуть. Да только не привык я бросать начатого дела на средине. Вот веточки заламывать на пути разбойничьем бросил – лишнее.
Начало смеркаться, затем стемнело. Я стал вдвойне осторожнее, шёл медленнее, ощупывая ногами землю. Хоть и торопятся литвины, но ночью не пойдут. Места здесь глухие, болотца встречаются, рисковать обозом никто не захочет. А и правда – зачем? На полсотни вёрст вокруг – ни души, ни деревеньки. Покушать и выпить у них с собой есть – небось, вчистую корабельные запасы вымели, захотят ночью согреться – костерок разведут, никто в глухомани не увидит. Так и есть – впереди, за деревьями мелькнул огонёк костра, потянуло дымком.
Медленно я приближался к стоянке. Стоп! Костерок сыграл с литвинами плохую шутку – за одним из деревьев был виден силуэт дозорного. Я его на фоне костра видел, а он меня – нет.
Обойдя часового сбоку, прикрываясь деревьями, подкрался поближе, и, улучив момент, когда дозорный отвернётся в другую сторону, в два гигантских скачка оказался рядом с ним и трофейной саблей снёс ему голову. Вот подхватить падающее тело не успел, но на шум никто не обратил внимания. Литвины у костра уже чувствовали себя в безопасности – говорили свободно, смеялись, пили из кувшинов вино, что-то варили в медном котле. Я принюхался – мясной запах шёл от котла, небось, каша с мясом. Я сглотнул слюну, в животе забурчало. Когда был завтрак-то, а целый день пришлось то саблей махать, то в воде сидеть, то пешком идти. Не отказался бы я сейчас за тем котлом посидеть.
Литвины пошарили в повозках, стащили к костру целую кучу снеди, выбили у одного бочонка с вином дно и стали шумно отмечать победу с богатыми трофеями. Когда ложки разбойников заскребли по дну опустевшего котла, мне пришлось лишь горестно вздохнуть.
Насытившись, разбойники захотели развлечений. От пленников отделили солидного купчину в годах, приволокли к вожаку, бросили под ноги. О чём спрашивал вожак – слышно не было, только разговор принимал какой-то нехороший оттенок. Вожак вскочил, начал пинать купца ногами, потом ножом отрезал у него бороду – сильнейшее оскорбление на Руси для православного. Купец плюнул на обидчика. Вожак наклонился, вонзил нож в живот купцу и медленно, явно наслаждаясь мучениями жертвы, потянул нож кверху, увеличивая разрез. Купец надрывно закричал, затем стих. Литвины захохотали.
Я стиснул зубы, в висках стучали молоточки, ненависть и злость захлёстывали всё моё существо. По взмаху руки вожака двое подручных притащили ещё одного новгородца – совсем молоденького парнишку – лет шестнадцати-семнадцати с замотанной холстиной рукой, на которой темнела кровь. Парнишка в ужасе уставился на ещё агонизирующего купца, глаза в страхе заметались по сторонам, на лбу заблестел пот. Вожак начал размахивать перед перепуганным парнишкой окровавленным ножом, потом неожиданно взмахнул рукой и отсёк новгородцу ухо. Парень закричал – и от боли и от испуга, по голове струилась кровь. Пленник дёргался, но руки были связаны за спиной, и подручные надёжно держали его за плечи.
Ярость моя нарастала, требуя выхода. Да, пленников берут, но не издеваются, а возвращают за выкуп, в целости, между прочим. Я почувствовал, как мышцы и всё тело наливаются упругой мощью. Было ощущение, что одежда моя вот-вот треснет от распирающей силы. Не в силах сдержаться, я вскочил, выхватил саблю, и, не таясь, бросился к литвинам. Всё-таки что-то произошло, время для меня необъяснимо сжалось – я летел, как ветер, а все вокруг застыли.
Литвины медленно, как в кино, начали поворачивать головы на шум, с которым я ломился через лес, как лось во времена гона, а я уже был в гуще врагов и рубил и рубил головы налево и направо. Вернее – даже не рубил. Я пересекал саблей шею и нёсся дальше. Какое-то время голова ещё оставалась на шее, был виден лишь порез, голова ещё моргала глазами, не осознавая, что уже мертва.