Тот приметил юного дурачка и начал делать из него человека. А как-то, уже перед тем, как навсегда сойти на берег, ди Баррако вызвал лейтенанта Ронкадора к себе в каюту и, плеснув помощнику дорогого вина из старинной бутыли, извлеченной им из капитанского поставца, изрек:
— Орио, мальчик мой! Я уже почти год изучаю тебя и думаю, что ты далеко пойдешь. Так вот, позволь старику дать тебе три совета, которые пригодятся тебе, когда ты поднимешься на капитанский мостик. Итак, запоминай. Если тебе предстоит с кем-то драться, думай не о его или своих кораблях, а о том, у кого какие команды. Потому что хорошая команда на плохом корабле всегда побьет плохую команду на хорошем. Запомни это накрепко… Во-вторых, если хорошие офицеры могут еще сделать из плохой команды хорошую, то плохие офицеры испортят самую хорошую команду… И, наконец, третье. Хорошая команда на хорошем корабле с хорошими офицерами, но при плохом капитане — это выброшенные в море сто тысяч риэлей… Помни это, мой мальчик, и постарайся быть хорошим капитаном, когда придет твое время.
И вот теперь, не без гордости, де Ронкадор мог сказать, что советы уже восемь лет как покойного старика «Барракуды» пошли на пользу. Под его командой как-никак один из лучших кораблей во всем королевском флоте, а имя Орио, как когда-то имя его учителя, пользуется уважением и среди честных моряков, и даже среди корсаров.
И, наверное, самым счастливым днем в его жизни стал тот, когда вице-король вручил ему капитанский жезл с навершием в виде фигурки леопарда. Было это два года назад.
Дон Орио делал все, чтобы сделать свой корабль лучшим в Изумрудном море.
Ведь ему достался не корабль, а истинное чудо! Корпус корабля изготовлен из выдержанного дуба, причем мастера так подгоняли детали и доски, чтобы форма ствола дерева соответствовала форме той или иной детали судна, что придавало набору чрезвычайную прочность. Две тысячи хорошо высушенных дубов ушло на постройку — не шутка!
Пара с лишнем сотен футов в длину, сорок, почитай, — в ширину, полторы тысячи ластов водоизмещения и четыре мачты.
А еще — три палубы, шесть десятков стволов разного калибра, и пятьсот с лишним человек экипажа. (Между прочим, самое маленькое королевство Староземья — Суноро в Амальфии — населяют всего-то четыре сотни человек.)
Грех было бы не ценить такой корабль. Дон Ронкадор и заботился о «Леопарде» как о родном сыне (коих у капитана было двое).
Чтобы Ронкадор уж совсем не отщипывал себе от казенных сумм, что выделялись на его корабль — до такого, конечно, не доходило. Но при этом соблюдалось железное правило — делать это лишь после того, как все насущные нужды будут удовлетворены.
И каждому матросу, даже последней «пороховой обезьяне», всегда, всякую неделю, выдавали его законные семь фунтов галет, семь кварт вина, четыре фунта говядины и два фунта свинины, кварту фасоли и полпинты уксуса. При каждой возможности на «Леопарде» пополняли запас свежих фруктов и не упускали случая половить рыбу в плавании.
Солонина была самая свежая, а стоило ей чуть завонять — и разбухшие бочки безжалостно летели за борт, на радость акулам.
Хотя солонине дон Ронкадор предпочитал черепашье мясо — благо, эти создания могли неделями лежать в твиндеках, не требуя корма и не портясь. К тому же, их можно было наловить совершенно бесплатно или, в крайнем случае, недорого купить у рыбаков.
А когда однажды прежний судовой эконом попытался запустить руку в провизионную кладовую, приобретя червивое мясо, то Орио безжалостно приказал выдрать его семихвостой плетью у мачты и послать на галеры — хотя уже подал в канцелярию представление на офицерский чин.
Опять же, сказать, что каперанг был совсем уж безгрешен, конечно, нельзя.
Он вовсю приторговывал пряностями, перевозя их в трюме «Леопарда» во время плаваний в Эгерию.
Это незаконно и запрещено, но большинство торговцев и капитанов давно плюют на это. Да и кто запретит капитану взять побольше перца и гвоздики с имбирем для команды? И кто запретит ему же взять побольше сахару и рому в плавание? А в последнее рейсы, когда «Леопард» вез партию драгоценных камней для эгерийской короны, он отважился прихватить партию контрабандных изумрудов. Не своих — двух важных шишек из канцелярии вице-короля (а может, и самого наместника).
Но и себя дон Орио не обидел — в его капитанском столе, куда ни одна таможенная крыса не смеет совать свой нос, ибо хранятся там секретные карты и приказы, находилась шкатулка, набитая гигантскими алмазными серьгами, вес которых не смогло бы выдержать ни одно женское ухо. Их делали ювелиры Геоанадакано специально для того, чтобы укрыть камни от пошлин и налогов. И впрямь — кому какое дело до подарков, что везет родне верный слуга престола?
При этом если прочие капитаны, случалось, перед рейсами в метрополию чуть не лично перетряхивали сундучки команды в поисках контрабанды, он смотрел на это сквозь пальцы, полагая (разумеется, не говоря этого вслух), что жалование, которое платит корона своим защитникам, недостаточно щедрое.
Единственное, на что могли бы пожаловаться его подчиненные — дон Ронкадор совершенно не переносил на своем корабле шлюх.
Мало того, что команде запрещалось приводить на стоянках на борт портовых девок — перед отплытием корабельный профос и его помощники старательно проверяли все закоулки галеона, а найденных потаскух и их кавалеров безжалостно драли линьками.
Исключений не делалось и для офицеров — никаких «невест», «родственниц», «бедных сироток» и прочих особ женского пола в каютах!
Дело было тут не в какой-то особой набожности дона Орио или заботе о спасении душ подчиненных от блудного греха.
В молодости, в дни службы на лимасском галеоне, капитан Ронкадор пережил жуткую историю — когда из полутора десятков взятых в плавание проституток, пятеро оказались больными «пурпурной язвой», от которой человек — если его не излечить сразу — сгнивает самое большее за год. Никаких лекарств от нее на борту не оказалось — да и медик, заболевший одними из первых, предпочел сожрать весь запас опиума, находившийся в корабельной аптеке, дабы не длить ненужные страдания.
Все дальнейшие четыре с лишним месяца плавания превратились в настоящий ад, когда каждое утро начиналось с проклятий, богохульств и жалобных стенаний тех, кто находил на теле роковые язвы.
На корабле, набитом людьми, как бочка — фризской треской, от заразы буквально не было спасения.
Самое страшное началось на второй месяц, когда ослепли оба штурмана, и курс пришлось прокладывать самому Ронкадору — он единственный из офицеров хоть как-то знал навигацию. Когда они все-таки дотащились до Лимассы, здоровых осталось от силы человек семьдесят, а из оставшихся вылечили лишь сотню человек. Прочие, включая и капитана Сальватьеру, сгнили в монастырской больнице, перед смертью, как и бывает при язве, лишились рассудка и оглашали окрестности громким хохотом.
Так, размышляя о том о сем, он прошел по темному проходу между большими орудиями в сторону кормы к грузовому трапу, который вел на ахтердек и в его капитанские апартаменты — величественную каюту внушительных размеров, занимавшую всю кормовую часть судна. Цветные стекла в окнах каюты выходили на маленький аккуратный балкончик, нависший над рулем. Потолок был отделан белым с золотом, тяжелые портьеры из синего шелка висели на окнах, затеняя каюту от слишком ярких, несмотря на раннее утро, солнечных лучей. Вдоль внутренней переборки располагалась широкая и низкая кровать черного дерева арбоннской работы, украшенная резными крылатыми нимфами.