Конечно, пришлось уговаривать не только сына, но и отца невесты. Грубоватый, но верный верховный воевода Турод впервые готов был ослушаться княжего приказа. Однако теперь все сладилось — девчонка еще плачет, но когда это бабьи слезы брались во внимание…
— Мой государь… — К нему склонился его постельничий, Кэсль. — Прикажете ли, чтобы кто-то из женской прислуги остался на ночь… на какой-нибудь случай?
— Никого, — поморщился князь. — Ты забыл, сегодня меня будут лечить эти треклятые имперские коновалы! Может быть, завтра…
— Простите, запамятовал, — угодливо кивнул слуга.
— Прощаю. Но вообще, что-то ты отлыниваешь, старина, за делами плохо смотришь… Ты ж знаешь, я люблю, чтобы мне прислуживали молоденькие да свеженькие девчонки, а у тебя там сплошь старухи чуть не двадцатилетние… — гоготнул господин Аринама. — Кстати, у тебя вроде дочка младшая… — вдруг словно спохватился князь. — Ей двенадцать, кажись, будет? Определял бы, что ли, на работу уже, а то в поварне помогать некому — главный кухарь перед каждым пиром все жалуется.
Он выразительно подмигнул старому слуге.
— О, владыка, — склонился тот в угодливом полупоклоне, — но Риванна не так чтобы красива и не особо прилежна в работах…
— Господину врешь? — фыркнул князь. — Видел я твою Риванну. Персик персиком, вся в мать-покойницу. Эх, проглядел я в свое время… Ладно, — махнул он рукой, — я не тороплю, но и особо не тяни…
Если бы князь был внимательнее, а в коридоре было посветлее, он бы, возможно, обратил внимание на то, как крысиные глазки старого верного холуя уж очень нехорошо блеснули после этих слов, или отметил бы какую-то змеиную улыбочку на бескровных губах Кэсля. Но Тамир был утомлен, измучен несварением желудка, да и вообще постельничий для него давно стал чем-то вроде говорящей мебели.
Князь прошел в свои покои, освещенные не свечами или лампионами, а дорогими и редкими «холодными огнями». Тут его уже ждали — два старичка-лекаря в долгополых хламидах традиционной для ученого сословия империи оранжево-красной расцветки. На вид очень старенькие, с лицами, как печеные яблоки, видом напоминавшие страшноватых обезьянок в мантиях. Но зато явно знающие свое дело, раз их до сих пор не пришибли пациенты.
В опочивальне стоял острый едкий дух снадобий, так что Тамир поморщился.
Тяжело опустившись на специально принесенный для этого топчан, застеленный мягкой тщательно выделанной кожей, он принялся разуваться. По старой солдатской привычке монарх редко прибегал к помощи слуг, предпочитая облачаться и разоблачаться сам. Перебитые когда-то ударом цепного молота пальцы никак не могли справиться со шнуровкой пурпурных сапог.
— Позвольте вам помочь, мой государь, — угодливо кивнул постельничий, опускаясь на колени.
— Оставь. — Тамир стряхнул руку Кэсля. — Я еще не настолько одряхлел! Еще тебе внуков заделаю! Иди-ка ты, братец, вон. Потом позову…
— Простите, владыка, — угодливо склонился слуга, и вновь на дне его мутных глазок сверкнуло что-то такое недоброе.
Раздевшись, Тамир лег на кушетку, и лекари принялись колдовать над уже одряхлевшим, хотя и крепким еще телом старого вояки, за свои сорок без малого лет царствования пережившего двадцать войн — больших и малых.
В колени и живот, а также в пах втерли мазь из каменных банок, потом окурили дымом каких-то палочек. Затем князя облачили в рубашку и порты из плотного льна, пропитанные ароматным лечебным маслом, и такие же чулки. Почтительно уложив на кровать, они завершили процедуру, надев тоже пропитанную снадобьем глухую маску с прорезями для рта и носа, напоминающую ту, что в некоторых странах Аргуэрлайла носили заплечных дел мастера.
Кожу слизисто холодило пахучее масло. Князь поморщился. Он предпочел бы сомнительным услугам этих имперских гостей помощь привычных служительниц Богини Жизни. Но, увы, Аринамский Дом Грайни, самый большой в этой части мира, отказал в помощи своему государю и благодетелю. А всего-то стоило пощупать за попку молоденькую ученицу, явившуюся с очередными снадобьями. Да что он, сдурел покуситься на «зеленую»? Не собирался он никого насиловать! Ну показалось ему, что девочка не против пошалить, хотел ожерелье подарить. Все же знают, что грайниткам хотя и нельзя вступать в брак, но вот развлекаться с мужчинами очень даже не возбраняется. Он же даже заплатил штраф!
Наконец, все процедуры были проделаны, и медикусы покинули опочивальню князя.
Он сомкнул глаза, стараясь дышать ртом, и задремал. Через два часа придут лекари, освободят от целебных одеяний и напоят мерзкими микстурами. А потом постельничий уложит его спать, обтерев тело губкой с уксусом.
Князь задремал.
Проснулся он резко и неожиданно, сразу, без переходов. От чужого присутствия.
Тамир пожалел, что меч, по старому обычаю находящийся в особой стойке в голове кровати, слишком далеко…
Но это оказался всего лишь Кэсль, зачем-то явившийся раньше. Поклонившись, он принялся зачем-то разжигать расставленные в нишах лампады.
— Эй, старина! — пробурчал из-под маски Савингар. — Ты какого… нетварьего приперся?
— Мой государь, — привычно угодливо поклонился тот, — лекари сказали, что следует возжечь лампады с особыми благовониями, дабы лечение дало наилучший результат!
— Не припомню что-то, — раздраженно хмыкнул Тамир. — Ну ладно, давай, шевелись…
Дальше произошло вот что.
Остановившись напротив ложа великого князя и своего государя, а также родственника в четвертом колене, ибо происходил род потомственного слуги Кэсля от сына замковой прачки, которую между делом обрюхатил прапрадед все еще царствующего монарха, постельничий двора разжег все три фитиля очередной лампады — бронзовой, яйцевидной, гладкой, основательного веса. Но вместо того, чтобы поставить ее в выложенную белой смальтой световую нишу, секунду-другую подержал на ладони, словно выверяя тяжесть — нет ли недолива горючего нерадивым ламповщиком.
В эти мгновения он думал вовсе не о том, что сейчас сделает. И не о дочке — любимом дитяти, последнем, что еще было в его не такой уж радостной и легкой жизни холопа знатных людей, к которой тянул похотливые руки его господин и ради которой он и влез во все это дело.
Почему-то он вспомнил, как в годы, когда он, еще будучи мальчиком на посылках при прежнем постельничем, слышал от княжеского эконома, что лампы делаются вот такой формы, чтобы мыши не могли залезать в них и выпивать масло, а соскальзывали с гладких ровных боков.
Он еще думал об этом, когда взмах его руки отправил светильник в короткий полет.
Расплескиваясь в полете, чистейшее масло полыхнуло на фитилях, и через секунду импровизированный зажигательный снаряд попал прямиком в голову монарху.
В считаные мгновения вся верхняя половина тела Тамира обратилась в плюющийся синеватыми искрами огромный факел. На снадобья эуденоскарриандских медиков традиционно шло лучшее оливковое масло — и горело оно тоже отлично.