Еще до того Адай отметил, что за ними охотятся не так чтобы сильно.
И как выяснилось, не потому, что, как он надеялся (и опасался одновременно), владыке шаркаанов наплевать на безобразия, творимые какими-то отчаянными и безмозглыми (ведь придавят все равно!) людишками в его владениях. Нет, просто это дело могло подождать. Потому как, не дожидаясь полной готовности своих армий, он двинул их на запад.
Это и стало его главной целью…
Дошло до того, что по приказу хана все улигэрчи в его владениях пели песню, сочиненную придворным сказителем, Слепым Ранфо. Песню, воспевающую войну, кровь и победу и сулящую тем, кто воспротивился, неумолимую и неизбежную смерть.
…Несется конница,
сверкает меч, и блестят копья,
и убитых множество,
и груды трупов;
нет конца трупам,
все спотыкаются о трупы…
Даже младенцы врага разбиты
о камень на перекрестках всех городов…
процитировал встречный бродячий сказитель эту песню тысячнику в своем переводе.
Из этого вытекал всего один вывод. Адай решил, что вместо метаний по степи нужно сразу приступать к главному.
И устремился к Хэй-Дарг.
Да только и враг, похоже, не дремал…
Вчера вечером вернулись ертоулы из особой разведывательной полусотни. И они поведали о настоящем войске, которое расположилось впереди примерно на час самого быстрого конного пути, в десятке, примерно, «хилометров» по счету зиелмян.
Там было не пятьсот и даже не тысяча человек. Только нукеров хана Куййу было тысяча, а еще то ли две, то ли целых три тысячи разнообразных ублюдков, собранных в отряды и предназначенных к отправке против Южного предела.
Они могли бы уклониться, в конце концов, один день у погони они бы в любом случае отыграли. И ведь совсем не обязательно, что Куййу погонится за ними.
Но на совете Адай сказал как отрезал:
— Всем разойтись и отдыхать. Завтра сеча.
Воины разошлись к своим кострам, и вскоре в котлах закипела наваристая похлебка. Камр знал, что многие опытные бойцы предпочитали не есть перед боем, считая, что в таком случае при ранении в живот больше шансов выжить, но сегодня утром все было наоборот. На короткую схватку никто не рассчитывал. И на шанс выжить в случае поражения тоже. А вот сил на долгую битву у голодного воина могло не хватить. Поэтому нынешним утром в котлы летели все припасы, которые только нашлись в неведомых глубинах хурджинов.
Напоследок он задал корм коню — последний трофейный ячмень… Ярдо схрумкал угощение и негромким всхрапыванием осведомился, мол, хозяин, а напоить?
— Нет, Ярдо. — Он потрепал верного четвероногого товарища по гриве. — Не судьба тебе сейчас напиться вволю. Уж прости, друг, скоро в бой, а конь должен быть быстрым и злым, иначе туго придется его наезднику. Отяжелеешь от воды, пойдет твой хозяин шакалам на корм, ну а тебя шаркааны сожрут — больно ты гладкий!
Конь его, кажется, понял, в этом Адай был уверен, ударил передним копытом по земле, всхрапнул и успокоился. Позади проснувшиеся десятники будили своих воинов, а он потрепал коня по холке и начал седлать. Положил на его спину потник, поверх него чепрак, затем седло с крутыми луками, с железными стременами, затянув подпруги, надел уздечку, плетенную из узких кожаных ремней. Вложил в гнезда по бокам метательные дротики — по два с каждой стороны…
Из седельной сумы достал маленький каменный флакон, вынул тугую свинцовую пробку и принялся шептать слова, смысла которых не понимал. Вроде и всеобщий язык, а неведомо что значат. Они пришли из глубокой древности, из времен, когда люди, говорят, пользовались еще камнем и медью и лишь приручали коней. Но они действовали и помогали, а это главное…
Затем, окунув мизинец, именно мизинец, в пахнущее паленым пером снадобье, принялся рисовать на доспехах и упряжи знаки, значения которых не знал даже втолковывавший их ему шаман родового кочевья Адаев, старый одноногий Купос. Древняя магия рун, которой повелевал Старый Цо, про которого ничего толком не известно и который почти забыт.
Конь оседлан, магические знаки нанесены, осталось совсем немногое…
Облачаясь в доспехи, он видел, как справа и слева воины вздевали панцири или, наоборот, снимали рубахи.
Некоторые ритуальными кремневыми ножами царапали лица и грудь, принося жертву духам-охранителям, чтобы малой толикой крови откупиться от большой крови — пусть враг ею захлебнется. Многие вытаскивали идолов, идольчиков и совсем маленьких идолишек из переметных сум и поясных кошелей и мазали их этой кровью или просто шептали им какие-то слова — то ли обещания вдоволь напоить после битвы кровью врагов, то ли просто вымаливая помощь.
И еще… На многих лицах Камр отмечал знакомую ему тень обреченности, означающую, что этого боя им не пережить. Что поделать, не зря говорят старики: «Твой враг знает тебя еще до рождения».
Глядя на полуголых соратников, Адай от души понадеялся, что идущие с ним воительницы не станут разоблачаться, что называется, до самого ничего, как это было при штурме Рантаса. Тогда охранявшие его ополченцы из бедных семей, юнцы, у которых не всегда и овечка была для мужских надобностей, как выражается Макхей, ofigeli при виде того, что прямо к их стенам подъехали верхами два десятка обнаженных девчонок, что и помогло взять крепостенку почти без боя… Но сейчас ночь, во-первых, и, во-вторых, противостоят им взрослые мужики…
Да, совсем скоро бой.
Там, впереди, через десяток лиг лежит вражеский лагерь.
Но не для того они шли сюда через угрюмые пустоши и дикую степь, чтобы отступить в самый последний момент. Жеребец, как и хозяин, рвется в бой, косит глазом и зло покусывает удила.
Он выехал перед сгрудившимся войском.
Умное животное чувствует нарастающее напряжение среди людей и начинает яриться, поворачивается вокруг своей оси, и в рассеивающемся тумане тысячник может видеть сотни глаз, которые устремлены на него.
— Воины! — выкрикнул Адай. — Пришел наш час! Отомстим за своих близких и поруганные отчие земли! Покараем врага! Вставим проклятому Ундораргиру в жопу деревянный хвост!
Воинственный рев был ему ответом, и тысячник коротко скомандовал:
— За мной!
— Хаар-р! — было ответом.
Аллюром, неспешно, экономя силы лошадей, двинулись они в сторону невысоких гор, виднеющихся вдали. Еще не просохшая степная земля глухо гудела под копытами, развевались на свежем ветру бунчуки, лица воинов напряжены, и в то же самое время тысячник мог сказать, что они жаждут этого смертельного боя. Все — от суровых степняков с каменными лицами, отцов и мужей, лишившихся жен и детей от рук шаркаанов, до чужинцев, для которых эта земля стала своей! Все — от разменявшего уже седьмой десяток полутысячника Такира до шестнадцатилетнего горца Эрширу. Этот беглый раб шаркаанов, разбивший головы колодками двум стражам и освободивший еще трех товарищей по несчастью, несмотря на юный возраст, был на диво сильным, стремительным и вертким бойцом. Быть ему десятником, если переживет этот поход да подрастет немного, хотя толком на всеобщем так и не говорит.