— Ишь ты, козла ему отдай в голодный год. А не…
Дальше последовал совет благочестивому долгожителю использовать козла таким способом, который не понравился бы ни ему, ни, надо думать, самому козлу.
— Глумись-глумись, умник! — проскрипел старикашка. — Вот не подвезут купцы хлеб, чего жрать будешь? Шерсть свою да каракуль? Овец-то порезали. Аль маточное стадо слопаешь?
— Не пропадем. Капканы поставим…
— На кого, на крыс?! — взвизгнул старец. — Крыс будем лопать? Ты ж знаешь, на зайцев мор пошел, на серн — тож…
— А и правда, братья, мор-то на дичь напал…
Понеслись жалобы на распоясавшихся духов и Мелких Хозяев, и что среди старых каменных кругов, мол, видели в ночи вспышки нелюдского пламени, а из-под корней гор доносился гул, как от подземной грозы.
За соседним столом вели разговоры два пастуха в одинаковых овчинных кожухах чуть не на голое тело и с одинаковыми бородами вениками.
— А чего-то у вас стряслось-то? — спрашивал один.
— Ой, и не говори! Ужас-то какой! — отвечал второй. — Ты ж, кум, был в нашей Красной Поляне? Помнишь же дом Винга, за которого Угла, дочка Гтума Острохвоста пошла? Так представляешь, как-то утром мы просыпаемся, а Винга-то и нет, и никто не выходит из дома. Ну мы пождали-пождали, да и туда, а дверь изнутри задвинута на засов. Зачали мы ломиться, дверь выбили, а там и нет никого. Только яма в полу с бочку — вниз уходит, как колодец, да слизь и кровь.
— Это Шагапратт, — авторитетно заявил собеседник. — Отпрыск Великого Червя… Давно про них не было слышно…
«А я, блин, столько не выпью! — ухмыльнулся про себя Анатолий. — Так, а вот это уже интересно…»
Он прислушался. В компании горцев говорили о разгорающейся войне по ту сторону хребта.
— А когда Ундораргир пойдет в предгорные княжества, и мы спустимся…
Следующего вопроса Анатолий не разобрал.
— Нет, на этих лошадников мне наплевать, — заявил храбрец. — Это их дела. Но пощипать низушек надо бы… Видел я тамошних баб, по-моему, они скучают по настоящему мужскому хрену…
Толя навострил уши. Вдруг скажут что-то интересное о делах по ту сторону Эльгая?
Но вместо этого наемники запели про красотку, груди которой подобны двум дыням, бедра — двум большим грушам, а пахнет она папоротником. Песня была грубая и непристойная, как, наверное, все, что пели под сводами этого зала.
В другом углу с полдюжины наемников задирали нескольких возчиков, нанятых купцом в этих краях.
— Ты вот скажи, — пьяно бурчал один из них. — У тебя дома еще скотина есть, кроме твоей кобылы?
— Корова… — пробормотал абориген. — Овцы…
Компания заржала:
— Корова! Еще скажи, жена!
Толя лишь тяжело вздохнул. Здешний люд мог думать, казалось, лишь о трех вещах. О женщинах, которые, как правило, годились лишь на то, чтобы «присунуть», «завалить» и «палкой поучить», своей скотине и жратве. В сравнении с окружающими его людьми любой житель Октябрьска, на которых, чего греха таить, многие земляне были склонны посматривать свысока, казался образцом ума и дружелюбия. А эта дремучая дыра была еще гнездом самых диких суеверий. Так что, слыша разговоры местных пастухов, поражался не только Смагин, но, судя по гримасам на простодушном лице, и Кири. От косноязычных рассказов про исполинских червей, подкапывающихся под дома и съедающих спящих жильцов целыми семьями, оживших покойницах, подстерегающих по ночам случайных путников и требующих любви и ласки, и трудолюбивых бесах-мукомолах — скоро захочется лезть на стенку.
— Извиняйте, чего-то не понимаю вас, почтенные воины… — между тем бормотал караванщик и вдруг просиял. — Балда, скотину всю вспомнил, а о себе-то и забыл!
— Точно, — загоготали наемники. — Ну тупой! Его, не иначе, в овечьем загоне заделали, сапог не снимая…
— Это верно, — хрипло прокаркал их старший, немолодой, лысый и грузный, что называется, поперек себя шире мечник с позеленевшим медным знаком декана имперских легионеров Эуденоскаррианда на левом обшлаге кожанки. — Тутошняя деревенщина к дамам в постель прямо в сапогах, даже к мохнатеньким…
Все опять заржали, включая приятелей молча сносившего брань вояк караванщика.
А чего бы не сносить, у них из оружия короткие дубины да ножи, а головорезы у почтенного Пито, второго купца, отборные, с хорошими секирами и мечами за спиной.
— А ты-то чего, сопляк, над кем смеешься? — рявкнул объект насмешек на одного из них, того, что помоложе, срывая зло.
— Н-над т-тобой, Цвин, над тобой! — пьяно пуская пузыри, ответил возчик.
— Ага, так, значит? Ах ты, звездодырец, не доделанный своим папашей! Небось осла позвали работу заканчивать! Да за… за два «орла» я бы тебя сжевал вместе с твоими рваными сапогами!
Его противник вскочил и злорадно кинул на стол серебрушку.
— На тебе десять, и начинай!
— Ах ты, вошь подкованная…
— Ну-ка, шабаш, гостюшки! — От громового рыка у Анатолия слегка зазвенело в ушах, а прикорнувшая Кири вскочила, озираясь, хлопая глазами и инстинктивно проверяя лук.
На пороге кухни стоял хозяин — крупный, мясистый, в грязном, донельзя засаленном кожаном жилете поверх грязной длиннополой рубахи и заросший косматой бородой, в которой застряли засохшая каша и солома. Он опирался на здоровеннейшую дубину самшитового комля, с которой на памяти Толи не расставался. Дубина мало чем уступала железному шестоперу и поневоле внушала уважение к себе и к хозяину, который иногда в задумчивости вертел ее в лапище, как тросточку.
Шум и гам притих, но скоро вновь наполнил зал.
В усталой тоске Смагин посмотрел вверх, туда, где в свете очага и факелов виднелся потолок.
Массивные плиты были испещрены барельефами, и, вглядываясь в переплетения непонятных тварей и неведомых деревьев, Анатолий подумал о древних неведомых людях, которые создали эти изображения в незапамятные века. Наверняка они и не гадали, что потом их труды украсят грязный притон.
И поневоле начал вспоминать, как тут оказался.
После гибели родного селения Кири и встречи с непонятными колдунами они опрометчиво углубились в хитросплетение долин и ущелий гор Летящего Льва, полагаясь на навыки Кири и нарисованную Смагиным по памяти карту (он был готов благословить начальство сил самообороны, заставлявшее их учить карты маршрутов наизусть и даже самим их составлять). Но и то и другое помогло немного, ибо забрели они в места, которые даже в здешних диких краях считались особо дикими и недобрыми. В ту часть горной страны, где хребет Летящего Льва мало-помалу переходил в Восточный Эльгай. Одно хорошо, почти не пришлось встречаться с людьми, потому как люди могут быть опаснее любых хищников и даже нечисти. Но вот все остальное…
Прежде всего дорога очень сильно удлинилась по сравнению с их планами — северные области восточного кряжа были куда непроходимее, чем почти обжитые родные края Кири. Приходилось или подниматься на крутые склоны, выбиваясь из сил, или идти, выбирая дорогу через ущелья и скальные проходы, а потом возвращаться обратно, если дорога кончалась тупиком или пропастью. Но мало этого, они сполна поняли, что означает избитая фраза «недоброе место».