— На ленты порежу!
Саблю я выхватить не успею, лежу неудобно — на левом боку, придавив телом ножны. Этот зверь — с ножом, и выбора у меня нет: я швырнул в него с руки огонь.
Филька вспыхнул сразу, отбросил нож, дико заорал. Я вскочил, бросился в кухню. Ошибиться было нельзя — во всех домах расположение подсобных помещений было одинаковым, да и запах помогал: от кухни всегда пахнет печыо, едой. Я схватил кадку с водой — благо, она была полной — и окатил Фильку. Огонь погас, но одежда кое-где тлела, исходя дымком. Волосы на голове Фильки сгорели начисто, как и брови с ресницами. Уши от огня скукожились, выглядели, как сушеные груши, кожа на руках и лице вздулась от ожогов. Смотрелся Филька жутковато, был в прострации.
Я подобрал свой нож, сунул в ножны. Ослоп сидел на полу, привалившись спиной к стене, и тяжело дышал.
— Ты кто?
— Ангел смерти.
— Так я и думал. Сколько веревочке не виться — конец все равно будет. В церкви сегодня знак мне был — зажег свечу, а она погасла, зажег еще раз — упала.
— Говори.
— О чем услышать хочешь?
— Где казна стрелецкая?
— Я подумал, что ты и в самом деле ангел, а ты про деньги.
— Плохо подумал, я казну стрельцам доставлю. Сам скажешь, где казна, или помучиться перед смертью хочешь?
— Все равно умирать.
— Казну я и без тебя найду. Умрешь ты скоро — ты и сам понимаешь. Вот только в раю тебе не место, тебя уже определили.
— Куда?
Я засмеялся:
— Сам не догадаешься?
— Никогда не думал, что ангел такой. Я думал — он с крыльями, в одеждах белых. Видно, ошибался.
— А ты не сомневайся.
— Не сомневаюсь, никто и никогда со спины подойти ко мне не мог — ты первый, а уж когда огонь в меня бросил, я подумал — не человек ты, дьявольское порождение.
— Нет, Филя, такие, как ты, дьяволу угодны — не стал бы он тебя убивать.
— И то верно.
— Хватит болтать. Кто предатель?
— Покарать хочешь?
— За тем и послан.
— Эх, грехи мои тяжкие! Правда, наверное, что Бог все видит. В Нижнем человек есть, казначей стрелецкого полка, за десятину согласился помочь, именем Ефимий Мезенцев.
— Про казну давай.
— В подполе казна, там и другое злато-серебро есть, забирай.
— Я не разбойник, на том серебре — кровь безвинных людей.
— А ты забери, мне оно уже без надобности. В церковь отдай, пусть помолятся за Фильку Ослопа.
Я подумал, кивнул:
— Сделаю, не грешно то.
— Про друзей-товарищей чего же не спрашиваешь?
— Это про Ваську Бугра или Окуня Кривого али про Векшу Секиру сказать хочешь?
— Знаешь уже, — обреченно произнес Филька.
— Знаю.
— Ну да, ты же ангел — тебе сверху виднее. — Живы еще?
— Не все. Аккурат ты к дележу поспел. К полудню сюда придут поодиночке, за долей. Тебе меньше суетиться надо будет, ты ведь за всеми пришел?
Я кивнул.
— Одному — не так страшно умирать.
— Человек всегда рождается и умирает в одиночку. И злато с собой не возьмешь, там оно не нужно.
— А как оно… там? — Он показал пальцем вверх.
— А ты все равно не увидишь.
Я выхватил саблю и снес Фильке голову.
Я нашел лаз в подпол, сбросил туда тело бывшего главаря шайки. Надо использовать момент, когда сами сообщники соберутся — и искать не надо. Тело убитой арбалетным болтом жены Фильки оттащил подальше в комнату и закрыл туда дверь. Теперь со стороны входа в доме все выглядело вполне обыденно.
Еще минус два от банды — нет, наверное, минус один. Женщина может и сообщница, но в нападении точно участия не принимала: не женских рук это дело.
В дверь постучали. Я встал сбоку, вытащил нож.
— Да! — Я намеренно не сказал — «входи» или еще что-нибудь, чтобы не узнали по голосу.
Дверь открылась, вошел мужик. После дневного света коридор ему не разглядеть, темновато. Я без слов ударил его ножом в сердце. Мужик забился в конвульсиях. Я за нога оттащил его в комнату. Надо всех, кого смогу убить, стаскивать сюда. Зря я сбросил Фильку в подвал — мне же туда за казной лезть.
Буквально через полчаса явился еще один мужик. Ударить в сердце не удалось — разбойник прижимал к груди сверток, и я пырнул его в живот.
— Филя, за что?
Мужик упал. Я оттащил и его в комнату, добил. Нельзя оставлять за спиной еще живого врага.
Они приходили один за другим, и я расправлялся со всеми без жалости. Они убили стрельцов, честно исполнявших свой долг, чуть не вызвали стрелецкий бунт и не заслуживали лучшей участи. Жалости в моем сердце не было.
К вечеру разбойники приходить перестали. Я запер входную дверь и прошел в комнату. Один, два, три… десять вместе с Филькой, женщину я не считал. Приплюсуем сюда башкира Равиля. Где-то еще живут четверо, дышат пока, не зная, что смерть рядом, по пятам идет. Только вот незадача — кто из них кто? Как говорится — «ху из ху»? От Равиля я узнал имена и адреса, но не спросишь же у убитых имя. Немного поторопился. Кто живой, к кому направиться? Или подождать еще? Глядишь, и припрется еще кто-нибудь ночью, в потемках. Так и сделаю — до утра время есть, потом казну поищу.
Я поставил табуретку рядом с дверью, сел и стал ждать. Терпения мне было не занимать, но и я притомился.
Ближе к утру, перед первыми петухами ухо уловило неясный стук. Калитка? Я мгновенно встал, отодвинул табуретку, насторожился. Раздался условный стук в дверь: три раза — пауза, потом — еще два раза.
Я немного подождал, слегка потопал ногами по коридору, имитируя идущего к двери хозяина, отодвинул запор. В коридор ужом просочился мужичок, телосложением — даже подросток. Не дав ему обернуться, я двумя руками, сложенными в замок, ударил его по темечку. Ночной гость свалился на пол.
Я задвинул запор, приготовленной веревкой связал посетителю руки. Пусть немного отдохнет, мне нужен пленный. Кто-то же должен мне объяснить — поименно причем, — кто остался в живых, кого искать.
Через какое-то время мужик застонал, зашевелился.
— Филя, ты чего по голове бьешь? Я же все сделал, как ты просил.
Я зажег масляный светильник — все-таки в полной темноте как-то несподручно разговаривать с человеком, пусть это даже и разбойник.
От света ночной гость зажмурил глаза. Что-то он не очень похож на разбойника. Аккуратно подстриженные бородка и усы, опрятная одежда, причем — не простолюдина и не купца, скорее — слуги.