Показалась встречная телега. На облучке сидел крестьянин, одетый, несмотря на теплый денек, в зипун. Я остановил коня, поздоровался.
— Далеко ли до реки, земляк?
— Да тут, за горкой, не сворачивай никуда — прямо в нее и упрешься.
— Деревня или село там есть?
— Как не быть — большое село, одних домов два десятка да церковь.
— Спасибо, удачного дня. — И тебе того же.
Домочадцы мои от разговора проснулись, а я дернул вожжи, и мы тронулись дальше. Конь с трудом втянул телегу на взгорок, я даже спрыгнул с телеги и пошел рядом — ноги размять, телегу облегчить. Оглянувшись назад, я увидел вдалеке две точки, пыль. Не конные ли догоняют? Я взял коня под уздцы, завел в лес, сломал пару больших веток и прикрыл телегу сзади. Предупредил своих:
— Похоже, погоня! Сидите тихо, как мыши — и ни звука, что бы вы ни услышали. Даст Бог — обойдется, не повезет — уж с двумя-то я справлюсь.
Схватил старую дерюжку, что валялась на облучке, накинул на себя, лицо вымазал грязью, натянул шапку по самые уши и в довершение снял с себя сапоги. Потом вышел на дорогу и медленно пошел навстречу приближающимся всадникам.
Теперь уж точно было видно, что на верховых не было красных стрелецких кафтанов. От сердца немного отлегло — не хотелось бы мне рубиться со стрельцами.
Похоже, я стал выглядеть, как престарелый нищий. Твою мать — а оружие? Кистень по-прежнему был в рукаве, сабля висела на поясе. Я расстегнул пояс, достал саблю из ножен и положил в траву на обочине, рядом бросил нож в чехле. В случае необходимости можно было быстро дотянуться.
Всадники приблизились, и я узнал в них тех двух амбалов, что держали меня за руки в кабинете посадника. Во рту пересохло. Я сделал несколько шагов навстречу, отходя от телеги и от сабли на обочине. Конные подскакали, остановили коней.
— Эй, старче! Доброго утречка! Куда бредешь? Я откашлялся.
— В Нижний — в церковь, свечки поставить Николаю-угоднику да молитвы воздать.
Я прямо не узнал свой голос — слабый, надтреснутый.
— Благое дело! Не поможешь ли? Не видал ли тут телегу с мужиком при сабле, а с ним — женку его и пацана?
— Нет, не видал — давно иду, с восхода.
Всадники заспорили: «Говорил же — на перекрестке налево поворачивать надо, а ты — на полночь. Вот и разминулись. Может, набрехал деревенщина, что видел таких».
Они развернулись и погнали копей назад. И в самом деле — за пару верст отсюда я проезжал перекресток. Не туда ли они помчались? Всадники уже вновь превратились в маленькие фигурки, скрылись в пыли. От сердца отлегло.
Я подобрал саблю, сунул ее в ножны, опоясался. Надо как-то вернуться в прежнее состояние, а то мои домочадцы меня не узнают, испугаются. Я сбросил дерюжку, откашлялся, прочищая горло.
— Эй, все в порядке — уехали.
Я подошел к телеге, отбросил ветки и выкатил ее на дорогу. Пока мы стояли, конь времени даром не терял и подъел траву, выкосив небольшой лужок. Молодец — чует, что не всегда его будут вовремя и досыта кормить.
После небольшой передышки конь потянул телегу бодрее — тем более что вскоре дорога пошла под горку, а за поворотом открылась широкая лента реки. Волга! У пристани перед небольшим сельцом стояло судно, люди таскали на судно мешки. Очень удачно!
Добрались мы до судна быстро: это был большой ушкуй, из тех, которые не только по реке, но и по морю ходят. С купцом, владельцем судна я договорился быстро. На корме даже нашлась малюсенькая каюта — в самый раз для ценностей, да и Лену с Васькой на случай непогоды укрыть. Мне там места не хватало.
Я завел под уздцы упирающегося коня по сходням, матросы подняли на палубу телегу. Пока они таскали на борт мешки, я перегрузил узлы и ценности в каюту.
Вскоре судно отчалило, и я вздохнул с облегчением.
Купец подрядился доставить меня с грузом, людьми и конем до Костромы, да к тому же обеспечить питанием. Запросил немало, но я не торгуясь отсчитал из кошеля медяки, изрядно его облегчив. Теперь можно и расслабиться.
Лена ушла в каюту переодеться и привести себя в порядок. Васька вертелся на палубе, с интересом изучая судно. Я же растянулся на досках палубы, рядом с дверью каюты и погрузился в сон. Спать хотелось сильнее, чем есть.
Проснулся я далеко за полдень от запаха еды. Сразу потекли слюнки — ел-то я в последний раз сутки назад, и после того — не на диване лежал, бока отлеживая. У мачты сидела на палубе вся команда и дружно орудовала ложками. Нам принесли отдельную большую миску каши с курятиной, порезанный крупными кусками хлеб. Тут же появилась Лена, а уж Васька давно прыгал рядом. По примеру команды мы уселись на палубу, поели. Миска опустела быстро. Вот балда! Сами-то мы поели, а для коня я даже торбу с овсом не захватил впопыхах. Выход придумал быстро — на ночных стоянках стал выводить коня по сходням на берег. Не очень ночью и поест — темно все-таки, но это лучше, чем несколько дней морить животное голодом.
Мы встали у борта — смотрели на проплывающие мимо берега, на встречные суда.
— Интересно-то как! Я ведь никогда из Нижнего не выбиралась, хоть другие города посмотрю, — сказала Лена.
Я удивился:
— Прямо-таки нигде и не бывала?
Лена покачала головой. Вмешался Васька:
— А я никогда на кораблях не плавал — здорово!
Делать было нечего, и мы почти до самого вечера любовались великой русской рекой. К вечеру от воды потянуло прохладой. Сначала Лена, а затем и Вася ушли в каютку.
Когда начало смеркаться, судно ткнулось носом в берег. Команда сбросила сходни, спустилась на берег. Дежурные стали разводить костер, а я свел на берег коня. Он, видно, проголодался, стал жадно щипать траву. Я лег неподалеку от костра, прислушался к разговору матросов. Сначала разговор был ни о чем — о мелком. Потом затронули войну. Государь осаждал Смоленск — пока безуспешно. Кто-то спросил:
— А воеводой кто?
— Да Щеня, Даниил. Этот упорный, задумал чего — своего добьется.
— Не, робяты, тута пушки надобны, да побольше. Бывал я в том Смоленске — крепость знатная, стены — по два, а где и по три аршина.
Матросы притихли, и потом разговор пошел о торговых делах, цепах, погоде. Обычный треп.
Спать я улегся у костра. Здесь осталось двое дежурных, остальные матросы взошли на корабль. От костра тянуло дымком, было тепло. Сразу вспомнил свои боевые походы. Незаметно меня сморил сон.
Утром я умылся, затянул по сходням на палубу копя, который упирался — не хотел идти с твердой земли на зыбкую палубу. Матросы, глядя на мои мучения, смеялись.
Поели у костра. Лене с Васькой я положил еду в миску, принес в каюту. Оба спали сладким сном, и беспокоить я их не стал.
Так тянулись день за днем, и к исходу четвертого дня ушкуй причалил к пристани Костромы. Мы были единственными пассажирами, и нас выгрузили быстро.