– Бросьте, Жильбер. Эликсир – слишком дорогой и сложный состав, чтобы им могли пользоваться все.
– И все же, все же, как оказывается мало я знаю. Я думал, что все самое новое я знаю и применяю, я почивал на лаврах, вдруг появляетесь вы, и я понимаю, что не знаю и малой толики того, что знаете и умеете вы.
– Так устроен мир, Жильбер, не расстраивайтесь, я еще не собираюсь уезжать.
Мы расстались. Начались дни постоянных перевязок. Я ходил по базарам, покупал травы, делал настойки и отвары. Николя безропотно их глотал. Пару раз приходила проведывать жена, но кроме забинтованного лица ничего не смогла увидеть.
Через три недели настал день, когда я окончательно снял повязки. Я заранее приготовил большое зеркало и подвел к нему пациента. Он долго с удивлением вглядывался. Рубцов, так обезображивающих лицо, не было. Потом заплакал. Я не стал докучать своим присутствием и вышел.
Через несколько минут плач стих, а затем раздался смех, переходящий в хохот. Никак у Николя крыша поехала, только этого мне и не хватало. Я заглянул в комнату пациента. Он бочком сидел на кровати и улыбался.
– С вами все в порядке? – спросил я.
– Да, да, все хорошо.
– А почему вы смеялись?
– Вы представьте себе – меня будут целовать, не зная, что фактически это зад. – И снова залился смехом.
По-моему, ему все-таки надо дать валерианы. Николя так долго страдал от своей внешности, потом перенес болезненную операцию, и долгие недели провел в напряжении – удастся ли операция, каким будет лицо. Теперь, когда лицо оказалось лучше его ожиданий, нервы немного сдали. Напоил валерианой; переволновавшийся Николя уснул, обняв зеркало. Я полюбовался своей работой – не каждый день, даже в хороших современных клиниках, случаются такие удачи.
Сколько раз убеждался, что не отравленные химией организмы людей средневековья удивительно быстро восстанавливаются, да и люди терпеливее. Через пару дней я с умилением наблюдал, как жена Николя оглаживает ладошкой покрасневшее лицо мужа.
Эх, еще бы лидазу подключить да физиолечение, да где их взять? На прощание вместо запрошенных мной трехсот луидоров благодарный Николя отсчитал пятьсот, горячо меня обнял и расцеловал. Через месяц он заехал на проверку – шрамики на лице еще были красными, слегка выделялись, но я заверил пациента, что через год они будут почти не видны. Сам того не зная, Николя сослужил мне хорошую рекламу, – видевшие его ранее люди приходили со своими проблемами, и работой я себя обеспечил.
В один из ненастных осенних дней, когда моросил мелкий дождь и не хотелось выходить из дома, ко мне прибежал посыльный.
– Мсье Жильбер срочно просит явиться в клинику.
Выбирать не приходилось, пришлось одеваться и мокнуть под дождем. Своим извозчиком и выездом я не обзавелся, решив не тратить деньги зря: до весны оставалось уже немного, а там и отъезд не за горами.
На кафедре оказалось неожиданно много народа. Я нашел Жильбера, и он завел меня в комнату. На столе лежал окровавленный мужчина – Жильбер кивнул на него – герцог Анжуйский, Филипп. Было совершено покушение кинжалом в грудь и живот. На мой взгляд – потеряно много крови, не жилец. Я осмотрел пациента – мужчина был бледен, пульс частит, из раны в груди пузырится кровь – наверняка задето легкое.
Попробовать можно, но где взять кровь для переливания? Вернее, доноров найти можно, но нет реактивов для определения группы крови и резус-фактора.
– Все, Жильбер, говорить времени нет. Если не оперировать – он покойник, попробовать можно, но гарантий нет.
Жильбер испугался: случись нехорошее – Людовик запросто казнит, он и за меньшие прегрешения бросает в Бастилию или отрубает голову. А здесь – ведь герцог его племянник. Лицо Жильбера стало таким же бледным, как и у раненого герцога.
– Что же делать, что же делать? – Он заламывал в отчаянии руки и бегал по комнате.
– Жильбер, возьмите себя в руки, готовьтесь к операции.
Мы помыли руки, студенты стащили с раненого одежду. Быстро осмотрев раны, я решил начать с живота. Рану в грудной клетке пока заткнул тампоном, чтобы не подсасывался воздух. Была не была, у раненого просто нет шансов выжить, без помощи он умрет в ближайшие пару часов.
Вскрыли брюшную полость – полно крови, жалко, нет электроотсоса, придется сушить тампонами. Полностью осушить не удалось, но хотя бы ранение нашли – сильно кровила брыжеечная артерия. Ушили, нашли ранение желудка. Ушили, по-быстрому зашили живот.
Хотя все старались делать быстро, время летело. Вскрыли грудную полость, в плевре тоже полно крови, нашли кровоточащий сосуд, ушили, перевязали.
Наложили швы на кожу. Вроде все. Раненый хрипло и часто дышал, пульс частит, слабого наполнения. Тяжелый! Очень тяжелый больной. Сейчас бы ему капельницу, кровь перелить, растворы всякие. Я аж зубами заскрипел от злости и бессилия.
Теперь от нас ничего не зависело, только от организма пациента. Хватит сил – выкарабкается, нет – мы сделали, что смогли.
Почти сутки мы не отходили от раненого, состояние оставалось тяжелым, бинты чуть подмокали, но это нормально. К исходу вторых суток герцог пришел в себя, мутным взглядом обвел глазами потолок, нас. Прошептал: «Где я?» – Жильбер сразу же ответил:
– В больнице Сорбонны. Вы были ранены, мсье, нам пришлось вас оперировать.
– Пить!
Я поднес к губам тряпицу, смоченную водой. Раненый жадно высосал воду.
– Еще!
– Нельзя вам пока.
– Мои люди здесь?
– Да, стоят в коридоре.
– Позовите!
– Вы слабы. Вам пока не надо много говорить.
– Это очень важно.
Я вышел в коридор: у дверей стояли трое людей герцога, за прошедшие двое суток они уже примелькались.
– Его высочество просит кого-либо зайти.
К двери направились сразу двое, но я остановил:
– Герцог очень слаб, только один и очень ненадолго.
Вошедший склонился к герцогу, они пошептались, и слуга вышел.
– Как скоро я встану?
– Это будет зависеть от вашего состояния, но я боюсь, не скоро, милорд. Ранения были тяжелы, вы потеряли много крови и чудом остались живы. Вам нельзя сейчас разговаривать, спите, набирайтесь сил.
– Это было покушение, я опасаюсь за свою жизнь. – И, откинувшись на подушку, уснул.
Последующие дни прошли в хлопотах – перевязки, лечебные мази. Приходилось поворачивать герцога и немного присаживать в постели для профилактики пролежней. Состояние его было стабильным, и за жизнь уже не приходилось опасаться.
Я боялся пневмонии или нагноений, но, слава Богу, обошлось. Но герцог явно чего-то боялся – как только открывалась дверь, он вздрагивал и поворачивался – кто пришел, хотя в коридоре постоянно, и днем и ночью, дежурили его люди.