Утром, как только команда позавтракала, пришел турок с двумя слугами. В каюте капитана пересчитали деньги, составили купчую, и турок ушел. Мы тотчас бросили швартовы и вышли из гавани. В бухте лавировали на одном переднем косом парусе, у команды не было опыта, выйдя в открытое море, поставили все паруса.
Винченцо потренировал команду, пару раз убирая и ставя паруса вновь. К вечеру на траверзе справа оставили Бургас. Пройдя еще пару часов, бросили недалеко от берега якорь. Штурмана у нас не было, и рисковать венецианец не стал. Еще через пару дней подошли к бывшему Константинополю, ныне захваченному турками и переименованному в Стамбул. Впереди был пролив Босфор. Ночь стояли на якоре, турки перегораживали пролив здоровенной железной цепью, а на берегах с обеих сторон стояли крепости с мощными пушками. Никто бесконтрольно не мог пройти пролив. Утречком на лодке подплыл турецкий чиновник в неизменной красной феске.
После приветствия старому знакомому купцу:
– Хороша ли была торговля? – Винченцо уплатил сбор за проход пролива.
Массивная цепь опустилась на дно пролива, и мы вошли в пролив. С обеих сторон тянулись улицы Стамбула, блестели купола Айя-Софии.
Команда столпилась у берегов и разглядывала город – бывший Царьград, бывший Константинополь, нынешний Стамбул. Кто с восторгом, кто с любопытством, кто с ненавистью. Много турки причинили зла и Европе, и России, и Кавказу. Не было у соседей повода любить Османскую империю. За пару дней прошли Мраморное море, повернули на север, в Адриатику. Винченцо повеселел. Хотя пираты водились и здесь, но все-таки встречались реже; близок был его родной город. Cлева проплывали покрытые мхами холмы Италии.
Еще несколько дней – и мы швартуемся в Венеции. Серые дома затейливой постройки, вместо улиц – каналы, по которым снуют узкие лодки.
– Каналы не везде, только в береговой части города, сам увидишь.
Оставив судно на помощника, мы сошли на берег. Винченцо нашел гондольера, и мы не спеша поплыли по улицам. Странные ощущения: по улице – и на лодке. Над тобой нависают дома, сушится на веревках белье.
– Ну вот я и дома! – вскричал купец.
Мы причалили к крыльцу или, если будет угодно – к маленькой пристани, перебрались из гондолы на ступеньки. Винченцо яростно заколотил в дверь:
– Хозяин приехал, встречайте!
Двери распахнулись, слуги стали кланяться и перетащили из гондолы наш багаж. Собственно из моего багажа был только один потрепанный сундучок с медицинскими инструментами.
После обильного застолья и возлияний меня отвели в отведенную комнату. Взглянув в окно, я еще раз подивился речной глади вместо улицы и рухнул в постель.
Пару дней я ничего не делал, пока Винченцо занимался товарами и кораблем. На третий день Винченцо заявил:
– Я нашел для тебя подходящий дом – ты сможешь там жить и вести прием больных. Дом сдается в аренду, я уже внес залог. Поедем смотреть.
Дом располагался не на канале, а на суше, на обычной улице, если это устраивало больше. В два этажа, узкий, высокий, под черепичной красной крышей. Дом был с мебелью и даже с двумя слугами. Хозяин их оставил приглядывать за домом, сам отправился по делам в Индию.
Известное дело – только дорога туда занимала три месяца. Дом мне понравился, я распорядился освободить одну из комнат первого этажа, там я планировал сделать что-то вроде операционной, все остальное меня устраивало. Винченцо оставил мешочек с дукатами на первое время и, пообещав заглянуть завтра, уехал. Один из слуг сносно мог говорить по-английски. Он и привел меня к знакомому плотнику, где я заказал операционный стол, деревянный, конечно. Затем я посетил торговую площадь, купил опиум, в аптеке – спирт. Причем аптекарь удивился, что я взял так много – целых пять литров.
Через несколько дней приемно-операционная была готова. Тянуть время было не в моих интересах. Надо было отдавать долг Винченцо, да и жить на что-то надо. Знакомых у меня не было, а вот загвоздка одна была – язык! Я не знал итальянского. Правда, Винченцо прислал мне своего слугу-полиглота, который говорил почти на всех европейских языках. В институте я учил латинский, который лежит в основе итальянского, но все равно это языки разные – как русский и украинский, скажем. Понять с пятое на десятое можно, но в разговоре с больным с пятого на десятое не пойдет, ведь самое важное иногда – грамотно расспросить человека, и самым важным может оказаться и второе, и пятое, и девятое. Я занимался разговорным итальянским каждый день, выходил на улицы, слушал речь, для меня это было жизненно важно.
Три недели я как проклятый изучал разговорный итальянский, понимая, что без языка не будет работы. Даже думать я заставлял себя на итальянском. Сначала было чрезвычайно тяжело, затем полегче. Со слугами в доме я старался говорить только по-итальянски, лишь иногда вставляя английское словечко и требуя его перевода. Конечно, за такой срок я не стал говорить хорошо, понимал уже все, но говорил с угадываемым чужеземным акцентом, приблизительно как кавказец, приехавший с юга торговать на Дорогомиловском рынке в Москве. Пока Винченцо не уехал по своим делам – а все корабельные походы длятся долго, – я попросил его ввести меня в круг купцов, рекламируя как знаменитого врача.
– Не врача, – поправил Винченцо. – В Европе давно, уже лет сто, когда говорят про хирурга, то это те, кто оперирует, а врач лечит мазями, пилюлями, сушеными тараканами и прочим. Так как тебя представлять?
– Тогда хирургом. Я думаю, что врачей в Венеции полно, хирургов мало, а моего уровня нет и вовсе.
– Договорились. И еще – повесь красочную вывеску, чтобы каждый, кто умеет читать – а это в основном люди дворянских фамилий или богатые, – проезжая мимо твоего дома, запоминали, что здесь живет хирург. Когда понадобится – сразу вспомнят.
И верно, из моего века я помнил, что реклама – двигатель торговли. Начал спрашивать слуг – где мне найти художника, нарисовать вывеску. С трудом, через знакомых, меня познакомили с живописцем. Жил он в подвале, жил бедновато, судя по обстановке. Сам был одет живописно, но одежда явно просила замены. Я представился:
– Кожин, хирург, пришел просить вас нарисовать мне вывеску.
– Рембрандт Хармс ван Рейн, свободный живописец из Голландии.
Я онемел. Передо мной стоял один из величайших художников Средневековья, его картины выставлялись в лучших и знатнейших музеях и галереях мира; картины – изредка попадавшие на аукционы, стоили миллионы – жил в подвале, жил в нищете. Как несправедлива жизнь!
– Так чего вы хотели?
– Написать вывеску, любезный.
Я рассказал, что должно быть изображено на вывеске, какая надпись.
– Да, понятно, синьор. К завтрашнему вечеру будет готово, и я сам принесу ее вам. Скажите адрес.
Я назвал адрес. Художник помялся:
– Вывеска будет стоить один эскудо, деньги я хочу получить авансом. Надо купить краску.