— В деревню надо – может, подвода у них есть?
— Я схожу, — вызвалась девушка.
— Поосторожнее только там. Если заметишь хоть что-то подозрительное – бегом назад.
Михаил проводил девушку до опушки и залег там, глядя, как постепенно удаляется ее хрупкая фигурка. Идти ей мешали большие – не по ноге – сапоги, так и норовившие соскочить.
Фигура девушки исчезла среди изб, а через какое-то время из-за домов выехала подвода, на которой сидели двое. Когда она приблизилась, Михаил различил медсестру и деда в фуфайке и с окладистой бородой.
Подвода въехала на тропу. Михаил встал перед лошадью. Испуганный возница повернулся к девушке:
— Ты же говорила – раненый, а он здоровее меня будет!
— Дальше раненый. Езжайте, прошу вас, — взмолилась девушка, — плохо ему.
Дед дернул вожжи, прикрикнул:
— Н-но, пошла, родимая!
У пушки остановился, спрыгнул с подводы и подошел к раненому. Тот снова впал в забытье. Дед откинул шинель, вгляделся:
— Да-а, не жилец он. Я таких еще в Первую мировую навидался. Должно – к вечеру отойдет.
— Да что вы такое говорите, деда! — со слезами в голосе воскликнула девушка.
— А то! Ладно, давайте грузить.
Втроем, взявшись за подстеленную шинель, они подняли раненого и погрузили его на подводу. Дед принялся ее разворачивать.
— Ой, а пушка как же? — вдруг всполошилась девушка.
— Сказилась, что ли? — осек ее дед. — У меня не битюг-першерон. Да и зачем в деревне пушка? Коли немцы придут, постреляют из-за нее. Ты лучше на подводу садись: сапоги-то у тебя – того.
Чего «того», он не уточнил, но и так ясно было. Они добрались до деревни, занесли раненого в избу и уложили на широкую лавку.
— Матрена, дай чистое исподнее. А ты, медичка, сыми с него все казенное. Выкинуть надо либо притопить где.
— Зачем?
— Делай, что сказано.
Девушка обиженно засопела, однако одежду с раненого сняла.
— Документы его себе забери – отдашь кому следует. Уходить вам надо. Немцы придут – несдобровать вам. Матрена, дай ей туфли какие-нито, размером поменьше.
Жена деда – лет на двадцать моложе хозяина – принесла туфли.
— Ну-ка, попробуй надеть.
Медсестричка скинула сапоги, портянки и примерила туфли – далеко не новые, на низких каблуках.
— Чуточку великоваты, но в них хоть ходить можно.
— Зато мозоли не набьешь, — пошутил дед. — Ну чего стоишь, Матрена! — вновь повысил голос дед. — Носки дай девчонке. Не босиком же ей в туфлях-то! И узелок поесть собери, картошка теплая еще.
Матрена принесла шерстяные носки. С ними туфли совсем впору оказались. Повозившись по избе, собрала узелок с едой и вручила его девушке.
— Переночевать бы вам в тепле, да опасаюсь я. Сейчас в лесу куда как надежнее. Идите с Богом. За раненого не переживайте, что смогу – сделаю. А не даст Господь ему сил выжить – схороню по-человечески.
Михаил с Галиной поблагодарили деда и вышли. Девушка несла узелок с провизией, а Михаил – узел с вещами раненого. Когда они отошли подальше от деревни, Михаил забросил его в кусты.
Зашли в лес, положили узелок на пень.
— Развязывай скорей, есть охота, — поторопил Михаил девушку.
— Еще как охота! Я три дня не ела. Как вспомню – дома от ватрушек маминых отказывалась, все потолстеть боялась. А сейчас бы все съела – вот честное слово, не вру.
— Лопнула бы, — не удержался Михаил.
Михаил развязал узелок. На чистом платке лежало с десяток крупных вареных картофелин, два вареных яйца, две нечищеные луковицы и полкаравая серого хлеба.
— По нынешним временам и нашему положению – прямо царское угощение. Налетай!
Они быстро съели все, кроме хлеба. Михаил предусмотрительно отрезал финкой половину каравая:
— Это на вечер.
После еды он завернул хлеб в тряпицу и спрятал за пазуху.
— Ну что, идем?
— Идем, — кивнула девушка.
Они шли, стараясь прятаться, укрываясь в перелесках, лесополосах и оврагах. То слева, то справа, то впереди погромыхивало.
— Пушки бьют, их далеко слыхать, — заявила медсестричка.
Стемнело, но Михаил с девушкой продолжали движение. На земле лежал тонкий слой снега, и было видно, куда ступать. Да и вероятность наткнуться на врага была куда меньше.
Но они уже выдохлись. Даже Михаил устал, а Галина вообще дышала тяжело: великовата для нее шинель – сама ведь ростиком полтора метра, Михаилу только до подмышек достает.
Неожиданно Михаил остановился и придержал уже сделавшую шаг вперед Галину – в центре внезапно открывшегося в полумраке луга темнели большие овальные пятна. Однако, присмотревшись повнимательнее, Михаил понял, что перед ними – копны сена.
— Здесь и заночуем, — привал, — распорядился пилот. Он выбрал сено в стогу, сделав подобие пещерки, и ногами вперед забрался в углубление.
— Лезь сюда, — пригласил он девушку.
— Только не лапать, — решительно предупредила медсестричка, — а то знаю я вас, мужиков. Сам раненый, стонет, а как перевязывать начнешь, облапать норовит.
— Ну я пока не ранен, — отшутился Михаил.
— Тем более, — отрезала девушка, но в сено забралась. Попыталась отодвинуться от Михаила, однако нора была тесная – далеко не отодвинешься.
Постепенно согревшись, Михаил уже стал придремывать, как вдруг проснулся от толчка.
— Ты чего?
— Кто это в сене лазит? Слышишь шуршание?
— Спи, мыши это, — сонно пробормотал Михаил.
— Мыши?! — В голосе Галины чувствовался ужас. — Я так не могу, я мышей боюсь. А вдруг они по мне бегать начнут?
— У тебя наган есть, отстреливаться будешь, — пошутил Михаил.
Галина придвинулась к Михаилу вплотную – все-таки мышей она боялась больше, чем пилота.
К утру они основательно замерзли. Хоть и в стогу спали, а все равно на земле.
Михаил выполз из стога первым. Осмотрелся. Вокруг – ни одной живой души. Он достал из-за пазухи тряпицу с хлебом, разломил пополам и одну половинку протянул Гале:
— Ешь.
Оба быстро съели хлеб. «Колбасы бы к нему», — подумалось Михаилу. Но чего нет, того нет.
Они стряхнули с одежды сено, Михаил отцепил с шинели Галины репейник. К сукну липла всякая дрянь – не то что к комбинезону.
Они опять двинулись в путь.
Сегодня громыхало не впереди, а по сторонам.
На пути вновь встала стена леса. Немного подумав, Михаил решил идти по его опушке – так легче, потому что в случае опасности сразу вглубь нырнуть можно. Хотя и чащей лес назвать сейчас нельзя было, так как листва уже опала и пространство между деревьями просматривалось довольно далеко.