– Садись, Петр, поговорить надо. Ты уже майором стал, старшим офицером. Негоже в таком звании «чистильщиком» по лесам за диверсантами бегать. Опыт у тебя большой, и надо найти ему достойное применение. Как ты посмотришь, если мы дадим тебе новую должность?
Я пожал плечами: мне и на своей должности хорошо – обвыкся, дело свое знал.
– С бумагами возиться, товарищ полковник? Не по мне это.
– Ты гляди какой! Не хочет он! А я, значит, если с бумагами вожусь, то, по-твоему, крыса тыловая? В действующей армии майоры целыми полками командуют – и ничего, а ты – двумя мальчишками. Короче, есть вакансия – в четвертом отделе, в ведомстве Утехина. Служба совсем не бумажная – там и мозгами шевелить надо, и риска не меньше, чем у «чистильщиков».
Ведомство Утехина – отдел СМЕРШа по ведению зафронтовой контрразведки: вербовка агентуры за линией фронта, внедрение в немецкие разведшколы, и много чего еще, но там – за кордоном.
– Я же языков совсем не знаю, товарищ полковник. Ни немецкого, ни польского, – привел я последний аргумент. – Войне конец скоро, я же просто не успею освоить эти премудрости.
– Будешь выкобениваться – сошлю в седьмой отдел, – сдвинул брови Сучков.
Вот туда я не хотел больше всего. Седьмой отдел – чисто бумажная работа: статистика, отчеты.
– Или во второй, – окончательно добил меня Сучков.
Я попытался представить себя во втором отделе. Это вообще ссылка! Второй отдел занимался работой среди военнопленных – на допросах собирал информацию, склонял к сотрудничеству с нашими спецслужбами. Можно сказать, тихое болото.
Разговор закончился тем, что Сучков дал мне время на раздумье:
– Надеюсь, недели тебе хватит. Думай, майор!
У здания отдела мне встретился старлей Удалов.
– Я в концлагерь Майданек еду, в десяти километрах от Люблина. Не хочешь компанию составить, взглянуть на этот объект?
Задание на сегодня Сучков мне не дал, время было, и я согласился.
Мы уселись на мотоцикл – Удалов за руль, я устроился в коляске.
Ехали недолго.
При подъезде нас остановил патруль, но, увидев «смершевские» корочки, пропустил.
За воротами лагеря перед нашими глазами предстала огромная территория, огороженная колючей проволокой с вышками по периметру. Внутри ровными рядами стояло множество бараков. Вокруг них понуро в полосатой робе бродили исхудавшие люди с впавшими, потухшими глазами, острыми скулами, обтянутыми кожей, похожей на пергамент – почти скелеты.
Часть узников уже ушла из лагеря, когда охрана, напуганная стремительным приближением наших войск, разбежалась. Остались те, кто был истощен и настолько ослаб, что не мог идти сам, или кому некуда возвращаться – родственники погибли, а родной дом пока еще оставался под немцами.
Увидев нас, въезжающих на мотоцикле, узники бросились чуть ли не под колеса.
– Хлеб! Брот! Брэд! Миил! – на разных языках просили они.
На душе стало как-то нехорошо.
Удалов повернулся ко мне:
– Майор, в коляске у меня НЗ – хлеб и консервы. Отдай!
Я нашел полотняный мешок с хлебом и консервами и передал их в протянутые руки бывших узников.
Удалов привстал на подножках мотоцикла.
– Русские есть?
– Есть!
К нам подошли несколько человек.
– Покажите, где администрация лагеря раньше была.
– Вон то двухэтажное здание.
Мы подъехали, вошли в пустое здание. Удалов ходил по комнатам, явно чего-то выискивая. Я не задавал ему вопросов – в СМЕРШе не принято проявлять излишнее любопытство. Захочет – сам скажет.
Наконец Виктор нашел, что искал – комнату с картотекой. К нашему удивлению, она была цела – немцы даже не сожгли ее.
Удалов прошелся мимо стеллажей.
– Ага, вот и русский сектор.
Он вытащил наугад несколько карточек, показал мне. На аккуратных картонных прямоугольниках четко, почти каллиграфическим почерком, были написаны фамилия, имя, отчество узника, год и место рождения, где служил, когда взят в плен, и штамп внизу – «ликвидирован».
– Не, мне тут за неделю не разобраться – надо вывозить, – безнадежно махнул рукой старлей. – Едем к Сучкову, пусть грузовик дает и солдат для погрузки.
Выходя из здания, мы увидели в отдалении высокую кирпичную трубу.
– Наверное, крематорий, – предположил я.
– Это что еще такое? – вопросительно посмотрел он на меня.
– Печь, где трупы сжигают.
– Да ну! Пойдем, поглядим.
Мы прошли через ворота здания и попали в коридор с боковыми комнатами, в которых вдоль стены стояли длинные скамьи, а в углу высилась гора из одежды и обуви. Виктор показал мне рукой на детский сандалик. В соседней комнате мы увидели горку волос – черных, белых; косы, пряди, локоны в беспорядке лежали, как безмолвные свидетели сотворенного варварства; ими были заполнены и мешки, стоявшие у стены. Мы с ужасом выскочили в коридор. В конце его, сразу за дверью, в стене мы увидели окошки. Я вспомнил из прочитанного в свое время: из них, под громкую музыку, заглушавшую предсмертные крики узников, не подозревавших о предстоящей участи, палачи расстреливали своих жертв.
Мы вошли в просторное помещение. Длинное кирпичное здание, увенчанное позади трубой, оказалось и в самом деле крематорием. Внутри мы насчитали до десятка печей, рядом лежали груды трупов изможденных донельзя людей. Повсюду стоял ужасный запах разлагающихся тел.
– Пошли отсюда, Удалов, смотреть на это просто невозможно.
– Да уж, мрачно здесь! – поежился старлей.
Обратно мы ехали молча. Я знал о сети концлагерей на оккупированной немцами земле, но воочию увидел это впервые. Зрелище было тягостное и жуткое одновременно.
По приезде я поделился с офицерами СМЕРШа впечатлением от увиденного. На фронте мы привыкли к смертям, но то – фронт. А немецкий концлагерь – конвейер по хладнокровному умерщвлению людей: женщин, мужчин, детей, стариков. При этом лишь небольшая часть узников была военнопленными, остальные-то в чем провинились?
После увиденного хотелось одного – давить фашистов, как гадюк – сапогом.
Я не стал больше раздумывать – явился к Сучкову. Едва доложившись о прибытии, сразу заявил, что согласен на любое новое место службы.
– Вот и правильно, тебе расти дальше надо – не всю же войну «чистильщиком» оставаться. Сейчас звоню в Москву, моему старому знакомому – Георгию Утехину, начальнику четвертого отдела СМЕРШа. Говоря по правде, это ведь я «сосватал» тебя к нему. Расставаться с тобой жалко, не скрою. Мы ведь с тобой давно вместе служим, но вижу я – вырос ты из своей должности, надо дальше тебе продвигаться.