— Избушка-избушка, встань ко мне передом, а к лесу задом, — пробормотал Антон.
Они лежали в кустах метрах в пятидесяти от домика и прикидывали, есть ли там кто живой. С виду — никого, но мало ли.
От людных мест они удалились уже давно, следуя идее Ларисы двигаться на восток. Последнего человека видели два дня назад — толстый мужик, весь обмотанный невообразимым тряпьем, тащил большой мешок.
Заметив их, он вначале сел и завопил:
— Не подходить! У меня бомба! Не трогайте меня!
Потом рассмотрел поближе, узрел, видимо, Фрэнсиса, и заорал пуще прежнего:
— Черти! Черти! Господи, спаси! Христос! Христос!
И, бросив мешок, удрал.
Неожиданный трофей осмотрели с осторожностью — кто его знает, вдруг и впрямь бомба. Но в мешке оказался никчемный мусор, из ценного — только детские резиновые сапожки в цветочек. Лариса положила их в свой рюкзак, мотивировав тем, что «хорошие вещи бросать не надо».
По пути из Академгородка они слегка прибарахлились, в основном в придорожных магазинчиках и забегаловках, а также в машинах. Улов был невелик: бейсбольная бита, складная лопатка, три банки подозрительной тушенки — съели, не померли, — кое-какие лекарства и бинты из аптечек, полторы пачки соли, сахар-рафинад, бутылка коньяка, бутылка красного вина, несколько пачек чая и огромный пакет быстрорастворимого кофе со сливками «3 в 1». Попалось несколько охотничьих ружей, но все в безобразном состоянии, и множество удочек — их решили не брать: лишняя ноша, а рыбу испокон веку ловили, как ни крути, на простую палку с леской и крючком.
К лесному домику они вышли сразу после ночлега в уютном овражке, забросанном еловыми ветвями. Погода стояла теплая, дождя не было, поэтому они отдохнули и выспались, даже не озаботившись ночным дежурством. К тому же звери им не докучали, хотя мелькали то там, то сям. На белок они перестали обращать внимание еще в Академгородке, видели куницу, нескольких зайцев и соболей, а вчера под утро вблизи от стоянки долго и нудно орала рысь. Антон охотником сроду не был, но помнил, что рысь для человека опасна весьма условно, в отличие от, скажем, лося или медведя, которых лучше обходить за тридевять земель.
— Ну что? — спросил камерунец. — Так и будем лежать?
— Ладно, — Антон поднялся на колени и отряхнул приставшие к куртке травинки. — Я пойду. Вдруг там ветхая старушка живет, а ты сунешь свою богомерзкую рожу, ей и кранты.
Фрэнсис засмеялся — после случая с толстяком над ним регулярно подшучивали, и он не обижался, понимая, что друзья делают это по-доброму.
Поудобнее ухватив топор за облитую резиной рукоять, Антон зашагал к дому. Идти было страшновато — а ну как пальнут в окошко дуплетом, и поминай, как звали! Но домик при всей своей диковатости выглядел мирным, даже пасторальным. Хоть Шишкина зови — пейзаж рисовать. Шишкина Антон всегда уважал, хотя многие, особенно знакомые, закончившие местное худилище, считали того «мещанским живописцем».
Крылечко немного расползлось и прогнулось, но вес Антона выдержало. Он хотел было постучать в дверь с массивной рукоятью-кольцом, но в последний момент остановил руку.
Неожиданно вспомнилось прочитанное в какой-то книге почти перед самой катастрофой выражение: «Где крещеного человека долго не бывает, там и чему другому поселиться невелик труд». Антон суеверным никогда себя не считал, но с вещами малообъяснимыми сталкивался. Пару лет назад гостил, к примеру, у друга, энтузиаста-поисковика, на Брянщине, и пошли они в лес за грибами. Отъехали на электричке подальше от города и принялись бродить. Бродили-бродили, час, другой — ничего. Хоть бы поганка. Плюнули, сели на краешке оплывшего окопчика, свесив вниз ноги, и стали употреблять с горя взятое с собой: водочку, огурчики, сальце, капустку квашеную. Друг под хихиканье и издевки Антона немного водки плеснул в кусты, сказавши: «Это тебе, дедушка». Допив-доев, собрали мусор и обнаружили, что буквально в паре метров от них лежит трухлявый древесный ствол, полностью обросший крепкими, один к одному, опятами… В результате наполнили всю наличную тару, сделали мешки из курток и то не все собрали. «А это всё потому, что дедушку уважили», — спокойно и на полном серьезе пояснил друг.
Постояв еще пару секунд, Антон оглянулся на кусты, где прятались его спутники, и решительно постучал в дверь. Звук оказался неожиданно громкий, увесистый.
Изнутри никто не отвечал. Тогда Антон осторожно толкнул дверь и она, таинственно скрипнув, отворилась. Делать было нечего, и Антон вошел внутрь.
После солнечной опушки глаза почти ничего не видели в полутьме. Чувствуя себя дураком, Антон громко сказал:
— Домовой-батюшка, пусти прохожих переночевать, Христа ради!
В углу что-то завозилось, зашевелилось, и густой низкий голос прогудел:
— Что ж ты, дурень, нечистую силу-то Христа ради просишь? Вот я тебя!
Антон с перепугу отшатнулся и врезался спиной в дверной косяк. Топор выпал из руки и гулко стукнулся об пол.
— Да не лотошись, не лотошись. Не домовой я, — добродушно продолжил голос.
Чиркнула спичка, загорелась свечка, и Антон увидел лежащего на допотопной кровати с металлическими шишками бородатого старичка.
— Из-звините… — промямлил Андрей.
— Ох… — старичок откинул в сторону шерстяное одеяло и с трудом сел, свесив ноги. — Зови, кто там у тебя прохожие… Я пока свет вздую посильнее.
Старичка-домового звали Кирила Кирилыч, и был он здешним лесником. Как поняли друзья из довольно путаного рассказа, избыточно переполненного фактами, фамилиями и второстепенными событиями, должность Кирилы Кирилыча как таковую упразднили еще в конце девяностых, но домик и даже мотоцикл с коляской ему оставили. Так он тут и жил, пока не случилась «катаклизма» — именно так Кирила Кирилыч называл день, когда все люди уснули на много лет. Сам Кирила Кирилыч по стечению обстоятельств как раз спал в этой самой кровати, потому сначала ничего особо и не заметил. А когда заметил — не слишком удивился, потому что давно ждал чего-то подобного. Даже подсчитал, что прошло примерно лет тридцать — по выросшим деревьям и прочим приметам, городскому жителю непонятным.
— Природа, она шутковать не любит, — говорил старичок, сноровисто пристраивая в печи чугунок с зайчатиной. Зайцев он ловил в силки прямо возле дома. — Я как думаю: вот растет оно всё, живет. Сорвал, съел. Убил, тоже съел. Лишнего брать не надо, портить попусту, а если по уму делать, то всем хватит. Нет, оно, конечно, электричество, машины, телевизер — дело хорошее. Но тоже если с умом. А в последнее время без ума делали. Вот и наделали, аггелы.
Рассказу о том, что происходит в Новосибирске, Кирила Кирилыч тоже не удивился:
— Я-то раньше в Тогучине жил, покамест сюда не перебрался. В Новосибирск тоже ездил, а как же. Последний раз, кажись, году в восемьдесят восьмом. Или когда у нас Брежнев-то помер?
Когда помер Брежнев, не помнил никто из присутствующих, потому сошлись, что вполне мог и в восемьдесят восьмом.