– Так, хорошо… Мамаша, у меня последнее дело к тебе осталось. Мне сейчас нужен кошачий жеребец, эплейский самострел, длинная крепкая веревка с крюком и факел. Это очень важно, Лапута. И они мне очень быстро нужны. Прямо сейчас.
Троллиха наморщила зеленый лоб, раздумывая, вручила мне свою котомку, развернулась и полезла обратно в кладовую.
– Держи, – произнесла Лапута, протягивая свернутую веревку, конец которой был привязан к стреле с длинным древком и четырьмя наконечниками – один прямой, три изогнуты так, что острия их смотрят в обратную сторону. – И вот это… – Она отдала мне факел. – Никаких самострелов здесь нету, Джа, разве что у мертвяков поглядеть…
– Я смотрел – эплейских там нет, только луки и арбалеты… Ладно, сойдет и лук.
Пока я говорил, мы выбрались из-под лестницы, в зал. Я поднял с пола оружие.
– А жеребец?
– С жеребцом тоже сложно, – произнесла Лапута. – Тебе это вправду очень срочно?
– Герен, наверное, как раз забирает свою икру у лепреконов. Или даже уже забрал. Если они сказали ему то, что, как я надеюсь, должны были сказать… совсем мало времени осталось, Лапута.
Двери трактира перекрывала карета, мы выбрались наружу через окно. Было непривычно тихо; все, кто нападал на «Облако», исчезли, в порту почти никого не осталось.
– А! – сказала вдруг Лапута. – Точно, как это я сразу… А ну-ка пошли, Джа.
Там, где я разговаривал с Хорьком, теперь не было ни его, ни Пена Галата – наверное, Твюдж, представитель старой гвардии городских бандитов, хранил верность хозяину и не бросил его, а утащил куда-то в безопасное место. Лапута поволокла меня по улицам, на окраину порта, приговаривая:
– Быстрее давай. На корабле ждут, как бы они без меня не уплыли.
По дороге мы не встретили ни одного человека. Когда троллиха затащила меня в тупик на задворках порта, я понял, куда она шла. Здесь был дом с наглухо закрытыми ставнями и узкой дверью.
– Горбун? – спросил я.
– Угу… – Лапута сняла с пояса связку ключей и потрясла ею перед моим носом. – На все случаи жизни, Джа…
– Разве у Горбуна есть кошачьи жеребцы? Я думал, он только оружием занимается да всяким шмотьем…
– Отстал ты от жизни. – Мамаша подступила к двери и склонилась над замком. – Горбун зажирел. Выкупил соседние развалюхи, сделал внутри конюшни. Теперь у него и оружие, и шмотки, и камешки, а с недавних пор жеребцы. Пиндос стал провозить их сюда контрабандой, а Горбун сделал у себя перевалочный пункт.
Замок щелкнул, дверь открылась, и мы вошли в дом перекупщика краденого, а теперь, как оказалось, еще и пособника контрабандистов.
– Думаешь, хозяин сбежал, а лошадей так и оставил в конюшнях? – спросил я, пока мы шли темным захламленным коридором.
– Так а что с ними сделается? Еды им накидали – и ладно. Горбун же, наверное, рассчитывал одну ночь отсидеться где-нибудь и вернуться обратно. Никто ведь, кроме меня, не знает, как круто все заварилось. Да и я всех твоих планов не знаю…
Мы вышли через заднюю дверь и очутились в уединенном внутреннем дворике. Я огляделся, пытаясь сообразить, в какую часть порта мы попали. Кажется, слева должны были тянуться склады, и тогда выходило, что место, где лепреконы организовали схрон для жабьей икры, находилось рядом – возможно, за одной из глухих стен, окружавших двор.
Рядом с приоткрытыми воротами конюшни стояла двуколка, изнутри доносилось ржание.
– Давай, давай, – торопила Лапута. – Корабль мой уплывет!
Я вошел внутрь и огляделся, щурясь в полутьме. Конюшня оказалась просторной, но в ней стояла всего пара жеребцов – наверное, в этом новом для себя деле Горбун еще не успел развернуться как следует.
– То, что надо, – сказал я, подходя к скакуну, который оскалился, показывая большие острые зубы. – Упряжь тут где-нибудь есть, наверное…
Лапута остановилась в дверях, широкая тень протянулась через всю конюшню, стало темнее.
– Отойди, мамаша, – попросил я, и она шагнула внутрь. В проникающем через двери солнечном свете я увидел лежащее на бревне седло, шагнул к нему – и тут в помещении опять потемнело.
Я повернулся. В дверях высилась массивная фигура гоблина Брома, одной рукой он сжимал за шею Хорька Твюджа, ноги которого были полусогнуты. Голова Твюджа свесилась на грудь. Я различил рукоять кинжала, торчащую из груди Хорька.
– Э! – произнес я. – Бром, ты что здесь делаешь?
Гоблин шагнул внутрь, перекрыв весь свет. Глаза его сверкали.
– Хорек, где Пен? – повысил я голос, и после паузы Твюдж откликнулся тихим голосом:
– Бром его добил.
– Предатели! – вдруг взревел гоблин. – Урки, братика убили!!!
От его рева жеребец рядом со мной громко заржал. Никогда не думал, что громилы-гоблины испытывают друг к другу братские чувства, но в голосе Брома была боль.
– Ты, Пен, Пиндос – спелись друг с другом, твари?!!
– Бром… – начал я.
Сдавив напоследок шею Хорька, гоблин отшвырнул помощника Пена и бросился ко мне. Размытая серая дуга возникла в воздухе возле его правой руки, и в следующее мгновение камень из пращи гоблина свистнул рядом. В меня он не попал, но зато угодил в морду кошачьего жеребца. Тот даже не заржал – яростно хрипло взревел. Бром замахнулся тесаком, я присел, прикрывая голову руками, и тут вставший на дыбы жеребец ударил гоблина передними копытами.
Человеку, эльфу, гному или троллю, даже орку – любому другому жителю континента удар копыт кошачьего жеребца пробил бы грудную клетку. Захрустело, Бром ахнул от боли и отшатнулся, но устоял на ногах. Сделав неверный шаг, он упал на колени, продолжая сжимать тесак отведенной в сторону правой рукой, левой уперся в пол… и начал вставать.
Лапута, появившаяся из сумерек, обхватила его сзади за голову и рванула, выворачивая ее. Опять раздался хруст, но на этот раз не ребер, а шейных позвонков. Бром развернулся всем массивным телом, рука с тесаком сделала резкое круговое движение – лезвие мелькнуло перед моим носом и вонзилось в живот Лапуты. Троллиха сказала «Ух!» – и отступила, а Бром повалился на пол со сломанной шеей.
– Ух! – повторила Лапута, тяжело опускаясь на колени.
– Мамаша… – начал я.
Она кивнула, положила обе ладони на рукоять и медленно вытащила тесак из живота. Так же медленно опустила оружие рядом с неподвижным Бромом и улеглась на спину.
– В котомке бинты есть, – произнесла троллиха. – И мази, я в дорогу на всякий случай взяла. Достань, Джа…
– Мамаша! – Вскочив, я бросился к ее котомке, валявшейся возле дверей, схватил и вернулся. – Сильно тебя…
– Да уж… – пробормотала она, пока я развязывал котомку. – Кишки исполосовал. Джа, у тебя ж времени совсем не осталось? Я тяжелая, Джа, ты меня тащить не сможешь.