Хорошо хоть «голосовой контур», который Патлок, по его словам, «перекрыл», не позволял говорить тому, что пряталось внутри летуна. У Септанты сложилось впечатление, что заклинание-неезум недовольно происходящим. Он не мог сказать точно, почему так решил, но в том, как машина иногда покачивалась, в звуках, которые изредка доносились из железного бака, и гудении, что вместе с сине-зеленым пламенем лилось из горизонтальной трубы, явственно звучали нотки недовольства.
Когда они только взлетели, агач обернулся и долго смотрел назад: вдалеке, над большим островом, еще вились лодочки солов, но теперь их было совсем мало. Огненная струя толкала Птицу сначала вперед и вверх, а когда, следуя полученным от Патлока указаниям, Септанта слегка повернул кили, — только вперед. Острова гномов, — их, как стало понятно после взлета, насчитывалось не менее дюжины — превратились в размытые пятна и пропали. Свистел ветер; Эльхант решил, что, если бы не стеклянный колпак, кожа с его лица давно слезла бы, сошла лоскутьями, которые встречный поток унес бы прочь.
Солнце зашло, стало холодно. Пристегнувшись двумя ремнями и укутавшись в слишком маленький для него плащ, Эльхант заснул, а проснулся уже под утро, с ощущением, что спина и седалище стали деревянными.
Они летели и летели, воздух из холодного стал ледяным, небо посерело. Справа, у горизонта, возникла полоска земли. Всю первую половину дня она маячила на востоке, постепенно делаясь все четче, а затем из тумана выступила оконечность полуострова. Летун пронесся неподалеку, Септанта видел, как медленно проворачивается плоская прибрежная равнина с единственной возвышенностью: высоким холмом в форме полумесяца. С вогнутой его стороны агач даже разглядел большой двухэтажный дом, рядом — домишки поменьше и совсем уж крошечные фигурки людей. По другую сторону холма, от которого недалеко было до воды, сушились на палках сети; у берега покачивалось несколько суденышек.
Вскоре полуостров с рыбацким поселением пропал из виду. Небо опустилось ниже. Ни одного облака — а вернее, все оно состояло из сплошной облачной пелены. Свистел воздух, разрезаемый носом летуна и стеклянным колпаком. Дважды Кучек заговаривал с Эльхантом, и один раз агач спросил, почему тот не захотел остаться на островах.
— Обратно был бы машиной, — проскрипел голем после продолжительного молчания. — Хозяева велят. Кучек делает.
— Но и в Атлансе ты делаешь то, что тебе велит воевода или Лана, — возразил Эльхант.
После этого молчание длилось еще дольше, и наконец голем пояснил:
— По воле своей. Кучек делает, что скажут, потому что хочет делать. У прежних хозяев делал, потому что не мог не делать.
Далеко впереди Септанта увидел белое пятно, проступившее на поверхности океана, и тут голем молвил:
— Маячит.
Придерживаясь за седло, агач обернулся: Кучек глядел над его головой. Решив, что он говорит про возникшее в океане пятно, Септанта посмотрел по ходу движения.
— Наверное, это те самые северные земли…
— То внизу, — возразил Кучек. — Выше.
Соленый океанский день был мрачен, серьезен, почти торжествен. Небо и вода стали одинаковыми меховыми полотнищами, туго натянутыми так, что между ними оставалась лишь неширокая полость. Они сдавили свет, сплющили его в брусок холодного матового металла. Машина неслась в сузившемся пространстве — и теперь вверху, над небом, возникло что-то округлое и темное. Пока еще далекое, оно увеличивалось, по мере того как летун приближался к северной земле.
— Гном говорил о… — начал Септанта, и тут позади раздался едва слышный в свисте воздуха треск.
Агач вновь обернулся: паутина во лбу голема расцветала всполохами сиреневого мерцания. Разгорелись, высвечивая переплетения нитей, красные прожилки; проступила блеклая, плохо различимая картина: отвесный склон, каменный выступ снизу. Возникло чье-то лицо… через мгновение он узнал воеводу. Даже в паутине было видно, как бледен Монфор. Кожа обвисла, под запавшими глазами темнели мешки, от крыльев носа к углам рта протянулись глубокие складки. Лицо исчезло, будто воевода отступил в сторону, и его место занял Драэлнор.
— Лучшая Песня! — позвал Септанта.
Старец придвинулся, рот открылся — он что-то говорил, но слов было не разобрать.
— Гномы дали нам летуна! — прокричал Эльхант. — Это птица из дерева и кожи, она может двигаться очень быстро. Эй, ты слышишь меня!
Драэлнор продолжал беззвучно говорить, а картинка бледнела, растворяясь в сиренево-желтом мерцании, и вскоре исчезла совсем. Паутина угасла. Эльхант повернулся…. северная земля простиралась впереди, и над ней клубился хаос — там шло сражение.
Этот мир был суров — и красив ледяной холодной красотой. Весь он посверкивал, бело-голубые поля переливались мириадами искр даже под тусклым зимним небом. Волны набегали на пустынный, лишенный растительности берег, а дальше тянулись запорошенные снегом леса. Невысокие горы широкой полосой отделяли прибрежную часть от срединных земель — там, едва различимые на таком расстоянии, виднелись шпили и крыши строений. Ближе к горам их было меньше, но чем дальше — тем они вздымались чаще, превращаясь в город из белых зданий, как решил Эльхант — столицу северян. Над ним высилась цилиндрическая башня. Вспышки огня, чечевицы оранжевых лодок под косыми парусами и что-то еще, какие-то округлые летающие машины, — все это висяшим в воздухе пестрым ковром накрывало город. Гораздо выше, едва различимое в пепельном небе, маячило исполинское темное пятно.
Над северным миром громадной аркой застыла ледяная радуга, посверкивающая пиками света — будто снежинка своими лучами.
— Солы послали к механикам лодки, — сказал Эльхант. — А сами отправились к северянам.
Летун достиг берега и качнулся, меняя направление, двигаясь по пологой дуге в сторону города. Мелькнула полоса прибоя, заснеженная земля, ельник… и обширные проплешины в нем, вырубки, посреди которых стояли шатры и горели костры.
— Змей, — скрипнул голем.
— Что? — Септанта оглянулся, затем посмотрел вниз: длинное серебристое тело с несколькими седоками взлетело от одной из проплешин.
— Змей. Ледяной.
— Это дракон, — ответил агач. — Я слышал про них от отца и Лучшей Песни, хотя никогда не видел… И я не думал, что они такие.
— Холод, — скрипнул голем, помолчав. — Змей зимы.
Вырубки остались позади. Дракон летел следом, чуть в стороне от Птицы, догоняя. По чешуе его, состоящей словно из треугольных льдинок, пробегали волны радужного свечения. Голова, шея, туловище, хвост — все было примерно одной ширины, дракон напоминал змею. И. никаких крыльев. Будто плывя против течения реки, он извивался, пропарывая холодный воздух, вворачиваясь в него, отталкиваясь боками, подгребая хвостом, и таким образом стремительно двигался вперед.
А еще у него были усы: длинные и белые, толстые в основаниях, то есть у впалых, покрытых чешуей щек, сужающиеся к концам. Их, будто вожжи, сжимал первый из седоков. Сверху Эльхант видел три головы в меховых шапках. Сидящий позади был вооружен щитом. Когда дракон, взлетев на высоту Птицы, понесся в двух дюжинах локтей от нее, стало видно, что щит этот странной формы: вроде приплюснутого сверху и снизу ромба, горизонтального, чтобы прикрывать бок зверя и двоих, сидящих впереди. Под щитом виднелись ноги в меховых сапогах, а над ним — плечи и головы. Тот, что сидел в середине, имел длинную бороду, встречный ветер распластал ее по плечу. Тупые носки сапог были вставлены в стремена: под плоским белым брюхом дракона тянулись ремни подпруги.