Все это было снабжено рисунками. Песко Цветник кропотливо, в деталях, изобразил, как выглядят земляничные листья, корчевой вазель (оказалось, что это какие-то корни) и стебли медуницы.
Мазь Дука не заинтересовала, он принялся листать дальше, хмурясь и шевеля губами при чтении. Больше всего ему пришлась по душе «паутинка-невидимка» — паста для того, чтобы сделать какой-либо предмет невидимым (увы, только предмет; Песко сообщал, что попытался опробовать средство на кошке, и та издохла в мучениях, оглашая окрестности криками: надо полагать, по причине невыносимого жжения, возникающего в живом теле при соприкосновении оного с пастой). Цветник писал, что у исчезнувших предметов появляются некие особенности, позволяющие использовать их интересным образом. Для производства снадобья требовалась паутина «арахноида семиногого, обычного» и некоторое количество всяких других веществ. Еще Дуку запомнился некий Древесный Сухорук — «пакостная мракобестия», как сообщал Цветник, «очами незрячая, но до пожирания всего живого охочая, нюхом его унюхивающая и вредная зело».
Жиото увлекся чтением. Лишь перестав различать буквы, он оторвался от книги и с удивлением понял, что почти совсем стемнело. Вач давно проснулся и шел рядом с телегой. Бард Бреси сидел, ссутулившись, на передке. Жиото спрятал книгу в котомку, крепко завязал горловину, сунул в угол телеги, набросал сверху соломы и после этого уселся возле Бреси.
— Вот и Аруа, — сказал он.
Телега подъезжала к первым лесным дубам. Вагант уныло молчал.
— Что такое? — спросил Дук.
— Да вот... — скорбным голосом протянул Бард. — Тоскливо так... Погляди кругом... Поля, холмы, лес вон впереди, оно, конечно, поэтически весьма, но все ж таки тусклое все, нигде никого... Грустно чего-то, а?
Вач присел на борту телеги. Дук, оглядевшись, не нашел в окружающем ничего грустного, но согласно кивнул, показывая душевное единение с вагантом.
Темные силуэты деревьев обступили тракт, и тут же впереди загорелся огонек.
— Это что там? — удивился Бреси, сразу позабыв про тоску. — Вач, друган, слышь, погляди вон...
Но толстяк уже спрыгнул с телеги и пошел впереди, обгоняя лошадь. Топор висел за его спиной, бывший стражник ухватился за торчащий наискось над плечом, плотно обмотанный полосками кожи конец топорища.
Вскоре их глазам предстала вырубка, где стояли пара сараев, конюшня и дом, за окном которого горел свет — там пылал огонь в очаге.
Вач, впервые с того момента, как они встретились на холме, подал голос:
— Трактир.
— Постоялый двор, — поправил Бард. — Во, свезло нам. Давайте туда. Ты, Дук, не переживай, ежели у тебя денег нету, так мы за тебя заплатим.
— Оно неплохо бы, — согласился Жиото. — Откуда ж у меня деньги? Ни монеты не осталось...
Травка заржала, понимая, наверное, что скоро ее накормят. Когда телега остановилась между сараем и колодцем, из дома вышла полная круглолицая хозяйка.
— Вечер какой хороший, — заговорила она. — У нас неделями никого не бывает, а тут зараз столько гостёв...
Бард Бреси слез с телеги.
— Нам бы переночевать. Вач, эй, Вач!
Тот молчал, повернувшись к ним спиной и пялясь на фургон, что стоял за сараем. Вагант, Дук и хозяйка подошли к нему.
— Что, друган? — спросил Бреси.
Кабан ткнул в фургон пальцем, повернулся к Барду и вопросительно сказал:
— А?
— Думаешь, это тот? — удивился Бреси и обратился к хозяйке: — Тетенька, это ваших постояльцев фургон?
— А как же, — откликнулась она. — Сами-то мы небогатые, у нас отродясь такого не было.
— И что за постояльцы?
— Да старик один, господин из города, и барышня молодая, внучка евонная.
— Ух ты! — сказал вагант. — А у барышни волосы не светлые ли?
— Ага, милок. Беленькие такие.
Толстяк крякнул и затопал к дому.
— Вач! — позвал Бреси, но хозяйка сказала:
— А и пусть идет, пусть. Все одно вам в дом заходить. Берите пожитки свои, если есть. Сейчас брат мой выйдет, лошадь распряжет.
Дук только успел взять котомку, как Вач вылетел из дверей и проревел:
— Где? Женщина, старик! Где?!
Все трое заспешили к нему.
Вач устремился было к дверям, что вели во вторую половину дома, но Бреси вцепился в его локоть.
— Друган, да погоди ты! Ты что делаешь? Ежели они спят — так и пусть себе спят. — Он заскользил подошвами по деревянному полу, пытаясь остановить толстяка. — Ты пойми, они же господа, богачи, не бродяги какие! Кабан, ты что, собираешься ночью к молодой барышне в комнату сунуться? Она ж тебя и не видела никогда. Спужается и прогонит, и в слуги к себе не возьмет...
Доводы эти дошли до рассудка Вача, уже когда он грудью распахнул дверь. Толстяк замер, приоткрыв рот, и на лице его отразилось мучительное раздумье.
— До утра надо подождать, — добавил вагант, пытаясь увести его обратно. — Теперь-то они от нас никуда не денутся. Утром встанут, и мы встанем, и я им все разобъясню.
Вач постоял, затем сказал:
— Утро?
— Ну да, ну да. Давай, пошли.
Из кухни появился хозяин, одетый, как и его сестра, в мешковатую одежу с длинными рукавами. На голове была шапка с меховыми отворотами, сейчас опущенными и завязанными двумя веревочками под подбородком — так что виднелся лишь овал морщинистого лица да нос-картошка. И еще — край раны на левой щеке.
— Иди лошадь распряги, — сказала ему женщина. — Видишь, сколько гостей у нас.
Когда хозяин вышел, она добавила, обращаясь к рассаживающимся за столом путникам:
— Он молчаливый у меня совсем. За день может и слова не сказать, только кивает или руками машет, не удивляйтеся.
— Рана на щеке у него, — подал голос Дук. — Что случилось-то?
Женщина расставила на столе тарелки, принесла чугунок с похлебкой, чашки и краюху хлеба.
— На сук напоролся в лесу, — пояснила она. — Коза у нас с привязи сорвалась, он за ей погнался да и... Сильно как — я думала, все, помрет мой брательник. А после лекарь как раз мимо проезжал, так сказал, что рану заматывать нельзя, чтоб, значит, ее свежий ветер овевал — тогда, мол, быстрее затянется.
Бард Бреси возразил, разламывая хлеб:
— Это вам глупый какой-то лекарь попался. Рану промыть надо да завязать. А если ее свежий ветер беспрерывно овевать будет, так она от того, наоборот, загноиться может. Вот еще, тетенька, вспомнил я. Вы мне потом кафтан не залатаете? Прореха там на спине.
Когда все поели, хозяйка сказала, что остались свободными только две комнаты. Договорились про оплату, решили, что в одной будет спать Бард Бреси с Вачем, а во второй, угловой и самой маленькой, — Дук.