Автор благодарит Данте дельи Алигьери за предоставленные материалы.

I

«Злая пуля» — бескрылая механическая оса, оснащенная теплоискателем. Она с визгом впивается в дерево и расщепляет ствол почти надвое. Крошечная микросхема, хромаль, сжатый кислород и жало — сверхтвердый сердечник из обедненного урана. Не спасет и подкожный «Kevlar®», ведь при ударе жало самозатачивается. Кислород выгорает быстро, и пуля тонко, с надрывом, зудит. В просторечье их называют «зулями». Движутся медленнее обычных, зато не по прямой, но зигзагами, преследуя жертву, на которую нацелились в мгновение вылета из ствола. «Злая пуля» — уже не дура, это почти что самонаводящаяся ракета, только маленькая. В крошечный корпус много не впихнешь, и оттого зули не настолько умны, как про них расписано в оружейных каталогах.

Данислава это не спасло. Осколки дерева брызнули в лицо, он отпрянул, в последний момент разглядев за кустами людей и зеленый вездеход «Гринписа». Березовая роща росла на вершине крутобокого холма, Дан покатился по склону. У подножия тоже были кусты, и среди них торчал пенек, о который он приложился виском. Прямо перед глазами оказалась широкая темная трещина, поросшая травой и поганками. Секунду Дан видел ее, лежа щекой на пеньке, затем из трещины поползла темнота и накрыла…

…Звон, зелень в стеклянных прожилках, жаркая капля солнца падает на висок, расплескалась, и теперь там печет — мокро и горячо… Кто-то берет за плечи, пытается приподнять, это больно, зеленая листва и желтый полдневный свет наливаются красным, багровеют, будто плохая копия — грубая, крупнозернистая; больно, очень больно — обрыв.

…Опять выплыл, снова зеленое вокруг, зеленое и синее, трава и небо, звон — что это там звенит? — щека горячая и влажная, наверное, от крови. Шелест, звон — да что же это звенит? — так больно, что опять обрыв.

…Это пчелы звенят, и шелестит трава, по которой его тащат, но не те парни из вездехода, они пока где-то на холме, а тут только трава и небо, в котором солнце… не видно солнца, вместо него лицо вверху.

…Это не пчелы, а зули — механические осы, их укус смертелен. Они вьются вокруг, зудят: то громче — то тише, то звонче — то глуше. Ищут его. Но пока он лежит и не шевелится, не могут найти.

Когда он очнулся, цвета заполняли все вокруг. Запахи и звуки были приглушены, а вот цвета выглядели очень ярко. Зеленое, синее и золотое — трава, небо и солнце — исчезли. Вот белое — простыни и одеяло, а вон серенькое — антикварные бумажные обои, Дан и не знал, что такие еще есть. Розовое — это остатки боли. Боль тоже имела цвет, сочилась от правого виска тонкой струйкой, иногда заливала глаза и затягивала обстановку красной пеленой. Кровь, разбавленная холодной проточной водицей, кровяная пенка, радужная и невесомая. Странная комната, ни одного электроприбора. Но солнце светит в раскрытое окно, занавески колышутся — легкая, воздушная тишина, паутина света, палевые оттенки. За окном никакого техно, сплошная натура. Изгородь, низкий навес, бурьян под ним. Высокие лопухи, крапива. Жужжание, но это не зули — нормальные пчелы. Девушка, надо же, в обычном платье. Мебель, надо же, деревянная, а не пластиковая… Что там насчет девушки? Дан повернулся. Розовая боль плеснулась из виска и залила глаза.

…Да, то же лицо, что склонилось над ним в кустах у подножия холма. Руки осторожно прикладывали к его лбу влажную марлю с травяным запахом. От нее зеленая прохлада расходилась по голове и вытесняла розовую боль.

Данислав лежал под толстым одеялом. В комнате стало темнее — вечер. Только сейчас возникли приглушенные эмоции. Удивление: где это я? Страх: куда делись преследователи на вездеходе? Растерянность: кто она такая?

— Вам уже лучше?

Девушка отложила марлю и села на стул возле кровати.

— Ну, вам же лучше?

— Ты кто?

Получилось «Ххты кххдо?» Пересохшие губы потрескались.

Она всплеснула руками, поднесла к его рту чашку, и Дан стал пить маленькими глоточками.

— Ты меня сюда притащила?

— Да. Вы не очень тяжелый, а…

— Никого там не видела, в роще?

— А вы были не один? Нет, я не…

— Хорошо.

— У нас врач уехал в город, и никого… Странный говорок, не городской. Незнакомый акцент.

— Уехал в город, и никого, все ушли на комбинат. Тут только я.

— Какой комбинат? Что это за место?

— Это скотный комбинат, но я осталась в поселке, потому что у вас…

— Долго я здесь?

— Наверное, сотрясение, я боялась…

— Долго?

— Два дня. Я боялась, вы не очнетесь…

Два дня? Это значит — опасаться теперь нечего. Ясность мыслей возвращается, пора разобраться в ситуации. Сельская местность, какой-то комбинат. Скотный… «Коровья фабрика», что ли? Ага, инкубатор здесь у них, а рядом, наверное, поселок на двадцать домов, где живут рабочие и администрация. Сейчас все остальные на службе, кроме нее. Как, кстати, ее зовут?

— Тебя как звать?

— Ната.

Это что за имя такое? Наташа, что ли? Обладатель тоже не слишком типичного имени Данислав чуть повернулся, разглядывая ее. Да уж, по лицу видно — именно Наташа, и никак иначе. Красивое лицо, хотя…

Через год

…И вправду красивая, хотя черты не утонченные. Они и не вульгарные, но простые — простонародные то есть. Высокая для женщины — когда целуется, ей не приходится вытягиваться на цыпочках. Не толстая, но крупная, бедра широкие. Хотя талия тонкая, и получается такой интересный изгиб… На двенадцать лет младше. Мнительная. Любит поспорить по пустякам. И податливая, очень податливая.

Нежно прошуршал искусственный шелк, и в полутьме очертания тела исчезли под короткой ночной рубашкой. Ната легла, любимая поза — щекой на его плечо, одну ногу согнула и забросила на него, ладонь на груди. Дан лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, и думал о своем. Тут у них принципиальное отличие: он был вполне самодостаточен, мог оставаться наедине с самим собой долго, а она — нет.

О чем ты думаешь?

«Вот, опять… Думаю и думаю себе, какая разница?»

Ответ «ни о чем» вызывал непонимание: «Так не бывает». Он привычно погладил ее по голове, открыл рот… и опять не решился, вместо слов вышел почти неслышный вздох.

— Что? — тут же откликнулась Ната.

Вот этого у нее не отнять — чувствительности. Он хотел кое-что сказать, уже давно хотел, но не мог пока. А она ощущала это.

— Нет, ничего.

Ната теснее прижалась к Дану.

— Даник, знаешь, что бы я…