Давненько я сюда не заглядывала — не тянуло совершенно. Разномастные корабли, артефакты — в общем, хаос — неприятно напоминали о хаосе у меня в мозгах. Не голова, а скороварка, до отказа набитая впечатлениями. И в грузовом отсеке, и в мыслях следовало навести порядок, но чем дольше я откладывала, тем меньше испытывала желание делать это.
Лихнис подобной сентиментальностью не страдал. Сувенир он мог запросто выкинуть, а переживание перевести из краткосрочной памяти в долговременную. По жизни он летел почти без груза, который тяготил бы его или привязывал бы к прошлому. Я всегда восхищалась такой готовностью отбросить минувшее, хотя понимала: без него нет индивидуальности, без него я не смогу остаться Портулак, даже если захочу.
А я, конечно же, хотела.
Порой я представляла, как Абигейл лепит глиняных кукол — нужно же девчонке скоротать дождливый день, — не думая о том, что станет после того, как она пустит нас в свободное плавание. Пустяков-то — скорректировала черты своего характера и влила понемногу каждому шаттерлингу. Ей хоть приходило в голову, что последствия могут быть не самыми радостными? Что в один невообразимо далекий день на другом конце галактики ее шаттерлинг войдет в огромный грузовой отсек и утонет в меланхолии — невесело оказаться смотрителем заброшенного музея своего существования.
Геспер явно ждал продолжения разговора.
— Шаттерлинги — скопидомы, как ты, наверное, уже заметил. Все, что здесь хранится, я использую крайне редко, а выбросить рука не поднимается: вдруг случайно избавлюсь от чего-нибудь важного?
— Хорошо тебя понимаю. Однако этот корабль не безнадежен. Если не возражаешь, я хотел бы подняться на борт.
«Вечерний» покоился на платформе невесомости неподалеку от гравитационного пузыря вокруг мостков. Геспер перегнулся через перила и потрогал корпус, украшенный рифленым византийским орнаментом — сложной вязью, уголками, переплетенными цветами, — который постепенно мельчал до микроскопического, так что границы рисунка размывались. Думаю, узор помогал изменять некое энергетическое поле — примерно так же, как шероховатая шкура помогает акуле плавать.
— Что именно ты хотел бы узнать об этом корабле?
— Хочу проверить, на ходу ли он и примет ли меня как пилота.
— Геспер, я не виню тебя в том, что ты решил нас бросить.
— Я и не решил. Просто думаю, как помочь вам высадиться на Невму.
— Но кораблик-то крохотный.
— Размер создаст проблемы, но не такие, как ты думаешь. Маневренность этого корабля ограничивается не только мощностью двигателя, но и слабостью его демпфирующего поля. Только я не человек. Вас дисбаланс сил превратит в красное пюре — прости за натуралистические подробности, но нужно расставить все точки над i, — а мне лишь слегка ограничит свободу движения.
— Проворство не защитит тебя от всего, что таится в облаке.
— Машинный народ наверняка отправил меня с опасной миссией. Я взялся за нее, понимая, что неопределенность и кризисы неизбежны. Так что ничего не изменилось.
— Лихнис показал тебе объекты?
— Да, показал.
При тщательном изучении системы несостоявшегося сбора «Серебряные крылья» обнаружили в облаке яркие объекты неправильной формы — громадные, сияющие, с зазубренными ответвлениями вроде застывших молний. Сейчас их скрывала пыль, но, как только ворвемся в облачную зону, мы их рассмотрим.
Что это, мы не представляли, хотя космотеку штудировали без устали. Присутствие непонятных образований оптимизма не внушало.
— Они тебя не тревожат?
— Скорее, ставят в тупик. Кажется, я даже знаю, что это, но пока не могу заглянуть в тот уголок сознания. Еще я твердо уверен, что пролечу мимо целым и невредимым.
Несмотря на все случившееся, на бремя тяжких воспоминаний, его храбрость меня растрогала.
— Геспер, я серьезно. Если хочешь улететь, бери любой из кораблей. Ни я, ни Лихнис не обидимся.
— Я в долгу перед вами. Сперва расплачýсь, потом все остальное. Ты не против, если я осмотрю корабль? Чтобы использовать его по максимуму, возможно, понадобится немного изменить систему управления. Время еще есть, но чем раньше я начну, тем лучше.
— Мы с Лихнисом вот-вот погрузимся в латентность. Проснемся поближе к Невме, когда начнем сбавлять скорость.
Я велела «Серебряным крыльям» разблокировать золотой корабль, чтобы Геспер поднялся на борт. Часть ограждения исчезла, пол поднялся к люку причудливой формы, который проступил на борту «Вечернего». Мягкий голубой свет из кабины озарял хромированные скулы. Едва он вошел в кабину — одна золотая машина в другую, — люк заблокировался, словно обледенел, а потом покрылся узором, полностью слившись с корпусом. Ограждение сомкнулось. По щеке скользнул легчайший ветерок — в грузовом отсеке изменился микроклимат. Я не заглядывала сюда так давно, что мое появление нарушило баланс замкнутой атмосферы.
Порой в латентность погружаешься с тяжким бременем на плечах, а проснешься — и все не так страшно. Проблемы не исчезают, нет, они еще здесь и требуют внимания, но кислород уже не перекрывают.
В этот раз чуда не случилось — из криофага я выбралась такой же подавленной.
Тормозили мы резко, нагружая двигатели по максимуму; пока не стали цепляться за пространство-время, как кошки когтями за дерево, о скором прибытии ничто не возвещало.
Два процента от скорости света по меркам Линии Горечавки — почти неподвижность, величина настолько малая, что ее измеряют километрами в секунду. Но и эта скорость куда выше, чем у тел, составлявших целевую систему, — у сохранившихся планет и их спутников, у пыли и обломков расколотого мира. Двумя часами ранее «Лентяй» оторвался от «Крыльев» и отошел на расстояние двух минут, то есть на тридцать шесть миллионов километров. Теперь корабли двигались параллельно, словно пули, выпущенные из двустволки. В таком режиме мы собирались пересечь облако — войти в широкой его части и пролететь по разные стороны от звезды, — чтобы прочесать окружающее пространство в поисках технологической активности. Чувствительность сенсоров позволяла проверить пятую часть облака — не прячутся ли там корабли. Места для этого было предостаточно — хоть в тепловых узлах, хоть в вихрях, образованных уцелевшими планетами, прекрасно укрывающих от «глаз», восприимчивых к теплу и гравитации.
Все это время нам самим необходимо таиться, то есть свести общение к минимуму, — обломки и мусор рассеют узкий инфопоток по системе, и любой посторонний сможет засечь наши разговоры, а то и расшифровать. Еще придется реже использовать двигатели, а генераторы защитной оболочки включать лишь при непосредственной угрозе столкновения. Другими словами, предстоял полет вслепую, полагаясь только на пассивные датчики.
Геспера я проводила. Прежде чем подняться на борт «Вечернего», он пожал мне руку — холодная металлическая ладонь показалась гибкой и податливой, — затем отстранился и вошел в залитую голубоватым светом кабину золотого корабля. Люк заблокировался, слился с узорчатым корпусом. «Вечерний» загудел — сначала тихо, потом громче и решительнее. Теперь его корпус был нечетким, словно я смотрела на него сквозь слезы. «Вечерний», освободившись от фиксаторов силовой платформы, отошел от мостков. Ограждение восстановилось. Ухватившись за него, я смотрела, как человек-машина маневрирует между большими кораблями, находящимися в отсеке. Вот «Вечерний» превратился в нечеткую золотую крупинку, а едва открылся шлюз, вышел сквозь атмосферный слой в открытый космос. Через пару секунд двигатели заработали на полную мощность, и золотой кораблик исчез — мощное ускорение унесло его прочь.