Джорджу было девятнадцать — на год моложе меня, но ростом он был повыше нашего отца. Хотя Джордж говорил редко и избегал встречаться со мной глазами — возможно, боялся родимого пятна у меня на лице, — нам с сестрой было спокойнее оттого, что рядом с отцом был кто-то, кто помогал вытаскивать сети, на кого отец мог положиться. Когда рыба шла поблизости — селедка или луфарь, — отец и Джордж работали в нашей бухте.
Мы с Хьюли выковыривали для наживки моллюсков из раковин. Мы косили траву с солончаковых лугов для наших лошадей и трех дойных коров, пасшихся в поле. У меня на голове всегда была соломенная шляпа, чтобы защитить мою пятнистую физиономию. Я знала не только книги: я умела передразнивать песенку красноплечего черного трупиала, всегда предсказывавшую появление косяка сельди-сероспинки. Я умела так установить узкий лист морской травы между пальцами и свистнуть так громко, что устрицы, прятавшиеся в грязи, плевались на нас. Но все равно, пока мы с сестрой хохотали там у моря, я думала о сарае, о книгах, о желтом свете фонаря.
Довольно скоро я перечитала все, что смогла найти в школе, включая и «Практику навигации», и взяла почитать все, что могла, у жены маячника Ханны Винн, унаследовавшей небольшую библиотеку от своего отца в Англии. Именно муж Ханны Винн, Гарри, первым увидел змея и официально об этом сообщил. Гарри Винн был землемером округа и доверенным наблюдателем за побережьем в течение многих лет.
Морские змеи наших местных сказаний обычно оборачивались китами, или большими тюленями, или извилистыми водорослями, сбившимися в плотную кучу. Но в воде точно происходили странные вещи. Отец рассказывал, как однажды ночью океан вокруг лодки позеленел и начал светиться, как звезды в небе. Джордж Вест тоже видел это и мог подтвердить слова отца, если бы кто-то подверг их сомнению.
Гарри Винн не был таким достопочтенным человеком, как наш отец, но и лжецом или сумасшедшим он не был тоже. Ни в коей мере. Люди слушали, как он рассказывал, что морская тварь была приблизительно в пятьдесят футов длиной, коричневого цвета, по форме напоминала змею и от нее несло серой. Гарри видел, как существо выползло из океана. И вправду, когда на следующий день мужчины из города отправились осмотреть пляж, они увидели след на песке шириной почти в четыре фута. Запах серы все еще был ощутим. Несколько человек тут же на месте попадали на колени и стали молиться о прощении за грехи.
Вчера все было как всегда, то же небо, и море, и берег, а сегодня мир стал другим. Люди шарахались от теней. Женщины в городе запаниковали. Почти все запретили детям гулять без присмотра, коров увели с пастбища и упрятали по хлевам, на случай, если этому созданию нравится мясо или молоко. Окна и двери старательно запирали. В «Бостон пост» появилась статья о том, как Гарри Винн видел во всех подробностях зубы морского змея почти в четыре дюйма длиной и как змей посмотрел на него, прежде чем стрелой рванул в лес.
Сестра отказалась ходить со мной на берег, хотя ходу туда от нашей двери было не больше мили. Поэтому я отправилась набрать моллюсков для наживки одна. Я не боялась. Я читала «Одиссею» и знала, что от судьбы не уйдешь. Я знала, что в груди у каждого монстра бьется сердце, даже если он покрыт чешуей, даже если он изрыгает пламя, способное поджечь водоросли, даже если лицо у него уж такое ужасное, что и смотреть на него невозможно.
В день прибытия профессора у нас был так называемый весенний прилив, то есть прилив был ниже, чем обычно, и поэтому казалось, что из бухты пропала вся вода. Можно было идти по дну целые мили и не найти ничего, кроме грязи. Мне все-таки удалось наполнить две ивовые корзинки маленькими моллюсками и венусами.
Передо мной простирался мир без воды, он весь жужжал голосами москитов и мошки. Стоял золотой месяц сентябрь. Из-под полей моей соломенной шляпы все казалось желтым — и грязь, и небо, и сернистая береговая линия. Я увидела профессора издали, и, о да, сердце мое остановилось. Никто не верит, когда так говорят, но в моем случае все именно так и было. Слава богу, на мне была шляпа. Может, я ему показалась красивой, когда он замахал мне с берега, ведь тело у меня молодое и стройное, волосы заплетены в длинную косу до талии, а мое уродство спрятано под соломой и солнечным светом.
Его звали Эван Перкинс, и был он одним из кураторов Гарвардского музея сравнительной зоологии, натуралистом, родом из Лондона. Он писал для таких уважаемых журналов, как «Зоолоджист» и «Сайентифик Америка». Он, был экспертом по всяким необычным животным: гигантским змеям из Боливии, маленьким крокодилам, недавно открытым в Оксфордшире, мексиканским лягушкам, которые могли не только прыгать, но и летать. Обо всем этом я узнала позже, как и о том, что на завтрак он предпочитает тост с джемом, а когда работает в поле, то пьет горячий крепкий кофе. Но когда я увидела его в самый первый раз, я знала только одно — он безупречен.
С ним были двое наших из города, Фредерик Дилл и наш мэр, Джон Морс. Я прищурилась. Если я не ошибалась, в руке незнакомец держал книгу по естественной истории округа Массачусетс, по меньшей мере в триста страниц.
— Ну как можно быть такой неосмотрительной, — пожурил меня Джон Морс, когда я подошла к ним с корзинками, полными моллюсков. — Будешь неосторожной, тебя ам — и все.
— Вряд ли, — сказал профессор.
Его голос пронзил меня, словно гарпун. Никто в нашем мире не говорил так, как он, с такой определенностью. И такой ясностью, что каждое отдельное слово звенело как колокол.
— Если чудище выползло из соленой воды, то, скорее всего, оно ищет теперь пресную воду. А есть ли тут у вас пруды?
Я наклонила голову, чтобы он не увидел мое лицо. Так у меня оставалась еще пара минут, пока он думает, что я красива. Сквозь соломенные поля моей шляпы я видела, что глаза у него были какого-то необычного, бледно-голубого цвета. Я была обречена и знала это. Я попала в капкан вот прямо тут, на месте.
В нашем городке было где-то с дюжину ледниковых береговых водоемов, бездонных, с прохладной водой, и где-то еще около дюжины маленьких прудиков, как у нас на краю участка, где коровы паслись, поедая водоросли, отчего молоко в ведре приобретало легкий зеленоватый оттенок.
— Я знаю, где можно найти все пруды до единого, даже скрытые, — сказала я тоненьким голоском. — Я могу показать вам.
Я вела себя так, будто у меня не хватало терпения, а времени было еще меньше и будто я готова оказать ему услугу, но только если мне это подойдет.
— Она умненькая девица, — сказал Джон Морс. — Могла попасться и какая-нибудь похуже.
После этих слов я по гроб жизни была обязана Джону Морсу и решила, что, когда подойдет его срок перевыборов на пост мэра, я буду ходить от двери к двери и агитировать соседей оставить его на прежней должности.
Профессор сказал, что встретится со мной утром перед школой. Мэр пообещал одолжить ему лошадь, а жить он будет у Фредерика Дилла, в его прекрасном доме с великолепным видом на бухту. Тогда я подняла глаза, чтобы проверить, напугает ли профессора Перкинса мое лицо. Он этого никак не показал. В конце концов, он был привычен к уродствам, и уж ему-то они не могли не казаться любопытными. Он посмотрел прямо на меня своими голубыми-голубыми глазами, и на мгновение я ощутила себя не калекой, а просто не такой, как все. Кем-то, кого можно изучать, понять, познать.