В течение нескольких дней после уроков Алекс помогал новому другу устанавливать в кабине приборы и был очень доволен, что занимается таким замечательным делом. А господин Кони теперь утверждает, что они — преступники, поскольку пытаются нарушить закон, причем не просто закон, а закон природы.
Впрочем, пока они еще не преступники. Volere — non crimen: хотеть — не преступление.
С трудом дождавшись конца занятий, Алекс помчался к Стасюлевичу. Тот выслушал сбивчивые объяснения мальчика и усмехнулся:
— Не бойся. Я же не делаю ничего плохого. Кому может повредить, если я полечу быстрее света? Давай лучше испытывать машину. Утром я окончил наладку.
Открылась калитка, и в проеме появился господин Кони. Он не переступил невидимой черты — чужие владения неприкосновенны! — но, остановившись на пороге, внушительно произнес:
— Грегор Стасюлевич! До меня дошли сведения, что вы занимаетесь противозаконной деятельностью. Предупреждаю, что законы природы нельзя безнаказанно нарушать. — Тут господин Кони заметил стоящего возле агрегата Алекса. — Что я вижу? Алекс Капоне? Воистину, mala herba cito crescit — дурная трава быстро растет. Ступайте за мной, юноша! А вас, господин Стасюлевич, я обвиняю в совращении малолетних. Вас привлекут к суду!
— Для этого меня прежде надо догнать. — Грегор усмехнулся и шагнул в будку.
Его палец уже касался кнопки, когда рядом с ним выросли фигуры двух полисменов. Неуловимым движением они заломили изобретателю руки за спину.
— Нарушение закона, — проскрипел один из полисменов.
— Flagrante delicto — с поличным, — добавил второй, — Вы арестованы.
— Я же ничего… — начал было Грегор, но блюстители порядка уже волокли его прочь.
— Вот злонравия достойные плоды, — мстительно сказал господин Кони. — Я же предупреждал, что закон природы невозможно нарушить.
— Но ведь он никому не сделал плохого! — крикнул Алекс. — За что его арестовали?
— Lex dura, sed lex — закон суров, но это закон, — очередной дежурной фразой откликнулся юрист. — А вы, молодой человек, идите сюда. С вами я буду разбираться отдельно.
Даже теперь господин Кони не переступил запретной границы, оставаясь на общественной земле.
— Не пойду! — опять крикнул Алекс.
Он бросился в кабину одиноко стоящей машины и ткнул в кнопку пуска. Железные пальцы сомкнулись на его запястьях, рванув руки назад.
— Нарушение закона, — проскрипел полисмен.
— Flagrante delicto, — добавил второй. — Вы арестованы.
— Не имеете права! — завопил Алекс. — Я еще маленький!
— В случае несовершеннолетия правонарушителя, — констатировал первый блюститель порядка, — ответственность за его действия несут родители.
— Или лица, их заменяющие, — добавил второй.
— Мой опекун — господин юрисконсульт Кони! — подсказал Алекс.
Полисмены оставили Алекса и двинулись к господину Кони.
— Погодите! — запротестовал тот, но полисмены уже волокли его прочь.
— Lex dura, sed lex! — крикнул вслед Алекс. — Прощайте, господин Кони!
На этот раз он беспрепятственно нажал кнопку, и кабина, описав мгновенную дугу, взмыла к звездам.
Утром очухался, лежу, зырю в потолок. Фигово — мочи нет. И главное — не врубиться, где я так накандырился, что такая ломка. Ни фига вроде не было. С утра сволоклись командой Джона затаривать в угловой, там «Русскую» привезли, а у Джона с хозяином контракт, чтобы без талонов. Очередь подвинули, взяли двадцать ящиков. Джон автобус подогнал — и где он каждый раз нового шефа берёт? Старушенции в очереди, конечно раскрякались, но у нас железный уговор — с ними не связываться, ментовка нам ни к чему. Пусть крякают. Джон мужик широкий, отстегнул каждому по три чирика и по пузырю. Притусовались во дворе, оприходовали… а дальше не помню, хоть убей. Неужели меня с одного пузыря там ломает? Или добавляли где? Пошарил в ксивнике — вот они, все три чирика на месте, значит не добавлял.
Поднатужился, встал и повлёкся в ванну, подлечиться. Там у предка «Гусар» должен быть, полный флакон. Наклонился к зеркалу — блин! — ну и шишак! С два кулака. Теперь ясно, почему ломает, хорошо, что вообще копыта не откинул. Кто же это меня отоварил? Не иначе — Бык, больше некому. Ладно, Бычара, попомним мы тебе этот фингал, время придёт, у тебя два выскочат. Вот только за что мне Бык приложил? Он ещё тот мужик, над ним стебаться можно до опупения, не достанешь. Что же я ему такого сказал, интересно знать?.. на будущее, чтобы не повториться. Напрягся я, и вдруг выплывает из памяти фраза: «бытие кривой линии исходит от бесконечности прямой, но при этом последняя формирует её не как форма, а как причина и основание».
Я и сел. Всё. Приехали. Я, конечно, геометрию в школе мотал, но тут зуб даю от расчёски, что этого и без меня не проходили. Значит, крыша поехала. Ну, спасибо, Бычара, удружил, корешок. Ну да за мной не заржавеет, мне теперь всё можно, готовься, Бычара, высплюсь я на тебе всласть.
Втиснулся в «Монтану» и полетел Быка искать.
А у лифта стоит Шаланда — старушенция из соседней квартиры. У меня с соседями полный кайф, но Шаланда достаёт. И не так ты одет, и не так ты живёшь. Зудит хуже матери, словно я к ней в зятья прошусь. Вот и сейчас, пока лифт наверх ползал да вниз, она принялась мне мозги полировать. Берись, мол, за ум, бросай пьянку, работать иди, ты же мальчик хороший, лицо у тебя смышлёное, лоб, вон, какой красивый, благородный. И пальцем по шишаку — толк! Здесь мне и заплохело. Не от боли — не больно ничуть — а от догадки. Лифт я стопорнул — и наверх. В квартиру ворвался, к зеркалу припал — точно! — не шишак это никакой, а голова!
От такого зрелища крыша у меня точно поехала. От самого себя тащусь, узнать не могу. С фейсом сплошной ажур, рубильник цел, хлебало не разбито, всё как есть при себе, но сверх того ещё и голова. И мысли в ней, мля, разные, всё больше о том, что «когда искомое сравнивается с заранее известным путём краткой пропорциональной редукции, то познающее суждение незатруднительно». Нет, соображаю, Бык тут ни при чём, Бык так не может. Он по-простому, а с этой головой карточку так покривило, что на пленер показаться нельзя. А Джона пора затаривать. Это святое, потому что с бабками у меня не амбаристо. Прибрал я вчерашние чирики, а то мужики мигом раскрутят, на шишак плевок натянул до самого пупа — хоть и не по сезону, а всё сраму меньше — и повлёкся. Нашёл всех возле углового. Мужикам мой прикид до фени, Хоха, вон, вообще ходит словно бомж, но на плевок вылупились. Ленон так вежливо спрашивает:
— Ты, никак, менингит подцепил?
Короче, начинается стёб. В другое время я бы им ответил, а сейчас не могу, мысли раздухарились — мочи нет.
— Мужики, — говорю, — кто помнит, что вчера было?
— Я тебя предупреждал, — гундит Хоха, — чтобы полегче. У таких хмырей обычно весь генералитет в ментовке знакомый. Тебя, что, помели?