— Икона!
— Спокойствие! — заорал Марч. — Ты что, в школе не училась? Икона всего лишь деревяшка, отголосок язычества, христианский идол. А тут и вовсе недоделанная тряпка! В ней святости и на полкогтя нет!
— Стра-ашно!.. — тянула своё трусливая фурия.
Марч подлетел, обнял её. Мёртвый Христос с плащаницы был уже совсем близко.
— Нашла чего бояться! — глумливо закричал Марч. — Баба гладью вышивает! Добро бы ещё крестиком… Длинная нитка — ленивая девка! Давай, шей веселей! Коли его иголкой! Прямо в глаз коли!
Остриё иглы коснулось божественного ока, плотно и навсегда зажмуренного. Вышивальщица ожидала, что игла как обычно невесомо скользнёт сквозь частое переплетение нитей, но двух чертей, обосновавшихся на острие, оказалось достаточно, чтобы иголочка зацепила какую-то нитку, дёрнула её, портя тонкое рукоделье. В безукоризненной ровности стежков появилась едва заметная неправильность.
— Что за чёрт? — жалобно воскликнула белошвейка. — Иголка затупилась! Надо будет захватить с собой пачку запасных…
— Правильно, милочка! — возопил Марч, выплясывая на острие иглы. — Именно: «что за чёрт?» — и главное — не забыть пачку запасных иголок! И на каждой — по пять легионов чертей! Как ты думаешь, — повернулся он к Ваалентине, — сколько иголок может поместиться в одной пачке?
— Не знаю, любимый, — шепнула чертовка, нежно прильнув к нему, — В школе мы этого не проходили.
Шел пятый год как Утом стал крутильщиком. Он обжился в своем рабочем закутке и даже во сне продолжал видеть поблескивающую техническую ячейку.
А бывало, что Утом не выходил из закутка и ночевал возле ячейки, инстинктивно ловя пальцами плывущую шелковистую пряжу.
Ячейка состояла из пяти крупных пауков, которые целыми днями вытягивали тончайшие нити. Утом, сидя рядом, скручивал в узорчатую и удивительно прочную нить. Узор нити, сплетенной Утомом, был едва различим, зато ткань из такого шелка радовала взгляд благородным матовым оттенком, либо необычайным искрящимся блеском.
Раз в полгода, когда пауки выдыхались, ячейку заменяли, и тогда Утом получал несколько дней отпуска, Он не любил эти дни вынужденного безделья, потому что всякий раз приходилось заново привыкать к паукам, и работа первое время не ладилась. В середине срока пальцы сами выполняли свое дело, а Утом вспоминал школу, учителей и товарищей, которых судьба развела в разные стороны, определила на разные работы. Чаще всего думалось об Инге.
Его поступки всегда были непонятны Утому и вызывали тягостное недоумение. Работать с нитью Инг не умел — не мог освоить простейших стандартных приемов, — а уж изобрести что-нибудь свое… Тем сильнее было удивление Утома, когда он узнал, что Инг стал размышляющим. Во время последнего отпуска Утом случайно встретил Инга и теперь с неожиданным уважением вспоминал странные поступки однокашника. Выходит, Инг поступал правильно…
Пауки, доставшиеся Утому в прошлый раз, оказались не слишком удачными. Особенно один, которого Утом прозвал Беляшком. Он все время прихварывал. Его пряжа незаметно для несведущего глаза, но все же отличалась от паутины соседей. И потом Утому приходилось еще долго возиться, чтобы создать однородную нить. Из-за Беляшка четверо других пауков — обычные середнячки вынуждены были работать на износ.
Все же Утом привык к ячейке и трудился, скручивал нить в такт плывущим воспоминаниям. Он думал об Инге, с тяжелым недоумением перебирая то немногое, что знал о нем. Сменяющие одна другую картины прошлого мешали работать, дрожь передавалась пальцам, и в конце концов нить порвалась. Скрученный кончик исчез в горловине приемника. Четыре паука выпустили паутину. Беляшок, как всегда, замешкался. Утом, не обращая внимания на ячейку, поднялся, обвел закуток непонимающим взглядом и вышел на улицу. Пауки продолжали гнать пряжу. Пробегавший по пандусу рабочий муравей быстро спустился вниз и принялся скатывать в комок падающий сверху шелк.
Закуток Инга не был похож на рабочее помещение Утома. Инг обитал в небольшой светлой комнате с окном. По пандусу непрерывным потоком двигались муравьи, тащившие разные вещи на край стола, заваленного кипами листков. Эти листки напомнили Утому школу и неудачные ответы, которые он писал на таких же листках.
Инг стоял у окна и глядел на подсвеченные солнцем облака. Он уставился на Утома, не узнавая его.
— Это я, Утом, — сказал Утом.
— А! — обрадовался Инг. — Заходи. Что-то случилось?
— Нет, — ответил Утом. — Я пришел.
— Конечно-конечно. — Инг засуетился, смахнул на пол муравьиную постройку, пододвинул к столу табурет.
— Садись, садись и рассказывай.
— Я пришел, — повторил Утом.
— Ну и молодцом! — улыбнулся Инг. — Рассказывай, что у тебя произошло. Работа плохая? Что тебе не нравится?
— Нет, — сказал Утом. — Я хотел узнать, почему все так? Учились вместе, а теперь ты делаешь одно дело, я другое. Почему так? Зачем?
— Вот оно что!.. — протянул Инг.
Он наклонился к скучающему на краю пандуса гонцу, что-то быстро сказал ему. Гонец, расправив крылья, скользнул в открытое окно.
— Идем, — бросил Инг, Утом послушно встал и последовал за ним. Они вошли в закуток Утома.
Первое, что там бросилось в глаза, была новая технологическая ячейка. Старая ячейка еще пребывала на своем месте, но она более не интересовала Утома. Утом разглядывал новинку, пропуская между пальцев поочередно нити и заставляя ячейку работать в разных режимах. Готовая нить скрывалась в приемнике. Конечно, у него случались ячейки и лучше, но уже сейчас было видно, что из этих пауков — трех серых и двух побурей с красными точками на брюшках — получится на редкость дружная пятерка.
Инг долго смотрел на согнутую спину бывшего товарища, затем тихо сказал:
— Это кажется, что все так просто. Все это из-за того, что ты тоже размышляющий. Не знаю, к добру или к худу.
Инг поймал пряжу старой ячейки. Четверо голодных пауков едва вытягивали из брюшков невесомые нити, и только Беляшок, словно опомнившись, пытался гнать ровную паутину. Инг осторожно начал сучить пряжу.
Нить выходила плохая, с узелками, В отверстии пандуса появился рабочий муравей.
Он тащил бескрылую муху. Скормив муху новой ячейке, муравей на секунду замер и двинулся к Беляшку. Тот угрожающе поднял лапы, задвигал безвредными, лишенными яда челюстями. Муравей вспрыгнул на его спину. Лапы паука обвисли, нить оборвалась.
Инг кивнул забывшему обо всем на свете Утому и вышел, машинально наматывая на мизинец обрывок некрасивой, плохо скрученной нити.
— Пожалуйста, — сказал Яфмам, — прошу!
Он наклонился над столом, навис, широко расставив руки с растопыренными пальцами. Сонд напрягся, но всё же не сумел заметить того момента, когда стол украсился десятками тарелок, подносиков, блюдечек, горшочков и соусников. В некоторой растерянности Сонд созерцал дымящееся и благоухающее великолепие.