— …помяните высотника! — гремел с экрана легионер. — Может быть, тогда вы поймёте, насколько серьёзно положение! — в следующую секунду долговязая его фигура заколебалась и исчезла с трибуны. Мироздание съело цивилизованного дикаря.
— Надо же, какой конфуз! — на чистейшем земном воскликнул один из приближённых кахоутского князя, тот самый, который подначивал Дюшампа во время его невыдержанного выступления. Теперь физиономия имперского идеолога изображала трудносочетаемую смесь огорчения и удовлетворения. Затем к этим двум чувствам добавилось удивление, и ревнитель имперских стандартов исчез следом за земным идеологом.
В зале начался шум, раздались негодующие голоса, кто-то вскочил с мест, ещё несколько человек провалились в локальный пролом метрики. Ещё минута и началась бы паника, но руководители делегаций сумели переломить ситуацию в свою пользу.
— Спокойствие и толерантность! — издал боевой клич чернокожий Даниэль Мгибеле.
— Господа офицеры! — прогремел Его Блистательность Инхаш-Брезоф. — Приказом по команде предписаны терпимость и доброжелательное отношение к партнёрам! Извольте выполнять!
Офицеры Его Блистательности дисциплинированно преисполнились терпимости, а землянам и прежде толерантности было не занимать, так что исчезновения прекратились, и стало возможным трезво обсудить положение, но этого Алексей Суровцев уже не увидел. Как поётся в старинной песне, в глазах у него помутилось, навалилось удушье, и вице-чемпион по боевому манипулированию грохнулся в обморок, словно распоследняя истеричная барышня на концерте своего кумира. Последнее, что он запомнил, был укоризненный женский голосок:
— Эх, Алёша!..
4
Очнулся Алексей не скоро. Во всяком случае, его бесчувственное тело успели оттранспортировать на шприц-звездолёт и с удобством уложить на койку в санитарном отсеке, на дверях которого, как не раз сообщала имперская пропаганда, вместо жёлтой звезды был изображён красный крест, каковым, как известно, отмечают в империи дома терпимости.
Когда Суровцев открыл глаза, он обнаружил, что возле его постели сидят кварт-генерал Лях-Козицки и… кто бы мог подумать! — бывший его куратор Пётр Аркадьевич Линёв. За спинами сидящих маячила неразлучная пара: Эвельсон и Пирелли.
— Вполне чистенько, — непонятно произнесла Таня.
— Пожалуй, так, — столь же непонятно согласился Джакомо.
— Как себя чувствуешь, курсант? — спросил Пётр Аркадьевич.
— Отлично! — Алексей подтянулся и сел. — Готов к выполнению любого задания! Однако вынужден вас поправить: после окончания курса выпускникам присваивается первое офицерское звание: штаг-лейтенант — так что я уже не курсант.
— А!.. — протянул бывший куратор. — Вот оно как… Впрочем, для меня вы все и навсегда остаётесь курсантами. И всё-таки вынужден повторить вопрос. Такие воротилы, как ты, не каждый день падают в обморок, так что опиши своё состояние поподробнее.
Алексей честно попытался прислушаться к своему организму. Руки-ноги — в порядке… кости, связки, мышцы… внутренние органы… — любой перворазрядник такие вещи определяет на раз. — Что-то было с душой… какое-то зияние, словно забыл нечто важное. Модифицированная память забарахлила, что ли? Нет, вроде всё на месте, а чего-то не хватает.
— Дошло, — сообщил Пирелли.
У, телепат чёртов! Человек ещё сам в себе не разобрался, а он уже всё знает.
— Не злись, — строго приказал Пётр Аркадьевич. — Если бы не эти ребята, дрейфовал бы ты сейчас где-нибудь в провале метрики вместе с господином Дюшампом и прочими его единомышленниками.
— Пётр Аркадьевич, вы что, тоже телепат? — изумился Суровцев.
— Пока ещё нет, но повозишься с моё с курсантами, так безо всякой телепатии научишься ваши мысли читать.
— И что же со мной случилось? — задал Лёха животрепещущий вопрос. Он ещё хотел добавить: «Не томите», — но вовремя сообразил, что тогда куратор не упустит возможности прочесть долгую мораль, на практике доказав, что бывших учеников не существует, и школить их надо вплоть до самой отставки. Отставки ученика, но не педагога.
— Значит так, — строго произнёс Линёв, — чтобы понять, что вокруг происходит, нужно хотя бы слегка быть знакомым с теорией профессора Тейтуса Пшу.
— Мы слегка знакомы, — объявил Лёха, благоразумно умалчивая, что знаком он с профессором, но не его теорией.
— В таком случае, тебе должно быть известно, что всякая цивилизация по мере своего развития проходит несколько кризисных этапов. Прежде всего человечество может уничтожить себя в ядерном конфликте. Если этого не произошло, цивилизация выходит в дальний космос и там сталкивается с соседями по галактике. К этому времени мощь её ноосферы достигает космических величин, в частности, такой феномен, как разбегание галактик обуславливается взаимодействием ноосфер их обитателей.
— А я думал, что они просто так разбегаются, — признался Суровцев, — чтобы красное смещение было.
— Просто так даже собака не лает, — оборвал Пётр Аркадьевич и продолжил лекцию: — Однако, как можно заметить, сама от себя галактика разбежаться не может, и тогда при определённых значениях этического коэффициента в каждой из галактик образуется объект, который мы не очень удачно назвали Потусторонним Зеркалом.
— Чушь! — раздался от дверей каркающий голос.
В проходе стоял доктор Пшу, чью теорию так неловко взялся пересказывать Пётр Аркадьевич.
— Этический коэффициент — величина квазипостоянная! К тому же, зависимости получаются нелинейными, откуда следует, что мы ещё не обнаружили все действующие факторы.
— Тем не менее, именно Потустороннее Зеркало…
— Молекулярный Экран!
— Хорошо, не Зеркало, а Молекулярный Экран, который смело можно назвать самым молодым образованием в галактике, оказывается тем местом, от которого зависит само наше существование. Именно вокруг него развивается второй цивилизационный кризис. Раса, преодолевшая разлад на своей планете, сдаёт экзамен на умение сосуществовать с иными формами разума. Чувство агрессии, ксенофобия и вообще любая форма ненависти вызывают возмущения Молекулярного Экрана, который начинает создавать провалы метрики. Сначала туда попадают отдельные существа, затем действие усиливается, исчезать начинают более крупные объекты, находящиеся от Экрана на значительных расстояниях. И, боюсь, дело кончится тем, что начнут выгорать целые планеты, причём исключительно терраморфы.
— Ух ты! — восхитился Алексей. — Это что же получается? — самая опасная атака на родившийся во вселенной разум исходит не извне, а изнутри самого разума!
— Нет, конечно. Как и все угрозы, это атака извне. Но отбить её разум сможет только если он действительно стал разумом. Для агрессивного интеллекта места в мироздании не предусмотрено.
— Но постойте, — возразил неугомонный Суровцев, — ведь мы с уважаемым Шарби Унцем довольно ощутимо начистили друг другу физиономии. И хотя Потустороннее Зеркало находилось рядом, оно никак не отреагировало на наши действия.