Этого Антон спокойно наблюдать не мог. Он судорожно схватил ртом воздух, напрягся, упёрся взглядом в сцепку вагона и истово, изо всех сил принялся отталкивать его. Должно быть, скорость ещё возросла, просто чувства не умели воспринимать такое. И вновь состав мучительно медленно двинулся вверх по склону.
Бабища завыла. Выронив котика, она двумя руками ухватила Антонов взгляд и принялась выламывать его, пытаясь оторвать от сцепки. Дикая боль вспыхнула в глубине лба под бровями. Антон мычал сквозь сжатые зубы, но продолжал упираться. Он не знал, зачем это делает, просто ему удалось достать обидчика, и он вцепился в него и бил, не раздумывая о причинах. Неожиданно оказалось, что склеп за спиной полон народу: какие-то существа пытались выбраться наружу, и приходилось, раскорячившись в дверях, держать ещё и их. Обе розовые хозяйки лезли с боков, твердя в унисон: «Ай, гость! Ай, гость!» – и щипались мягкими бескостными пальцами. А сверху в пространство дверного проёма ввинчивались длиннейшие телескопические шеи. На их концах серыми мешками болтались головы, с унылым любопытством глазеющие на происходящее.
Бесконечно долго подползал состав к гребню пологого холма, и всё это время нельзя было ни отвести в сторону изодранный взгляд, ни вдохнуть полной грудью, ни расслабиться хотя бы на долю секунды. И всё же, когда, казалось, сердце лопнет от перенапряжения, паровоз коснулся колёсами окоёма. Зацепившись, он словно реально обрёл свою призрачную скорость и мгновенно исчез, лишь ударил болезненно в глазницы сорванный взор.
Тогда Антон ухватил взглядом за край горизонта и задёрнул его, словно «молнию» на куртке.
Потом он шагнул в сторону, выпуская тех, кто был в склепе. Ему было всё равно, что станут с ним делать сейчас. Он всё-таки сумел ударить врага, а остальное его не интересовало.
Наружу никто не вышел, склеп был пуст. Пусто было в башне, пустынно на площади, лишь фигура с кожаной папкой продолжала бессмысленное подвижничество. Антон заметил, что сквозь председателя просвечивают пыльные деревца и голубой штакетник оград.
Антон отёр со лба пот, хотя жарко ему казалось скорее по привычке. Солнце, впаянное в синеву, жгло условно, лишь обозначая понятие жары, но не создавая её. И вовсе не струи горячего воздуха поднимаются вверх, заставляя дрожать и расплываться окружающее, а на самом деле дома, башня и холмы колеблются, истаивая, словно кусок рыхлого дорожного сахара.
Беспокойство овладело Антоном – он никак не ожидал столь всеобщей реакции на происшедшее.
– Что вы ещё задумали?! – крикнул он и не услыхал своего голоса.
Призрачные деревья, выцветшее призрачное небо с солнечным пятаком в зените.
Жуткое подозрение пришло на ум. Антон опустил взгляд и убедился, что сквозь его ноги просвечивает нетронутая уличная пыль.
Дико вскрикнув, Антон бросился в просвет между разошедшимися домами. Под подошвами сандалий тонко зазвенели железнодорожные шпалы.
Сначала Антон бежал. Потом задохнулся и перешёл на шаг. Потом успокоился.
– Всё-таки я победил, – сказал он себе. – Я ушёл из этой проклятой деревни. У меня есть дорога, а дороги ведут к людям. Дойду. Жаль, когда мимо столба пробегал, не посмотрел, сколько там километров. Ничего, у следующего посмотрю.
Идти становилось всё труднее, Антон брёл, стараясь не признаваться, что ноги хуже слушают его. Он упрямо не смотрел вниз, лишь на потемневшее небо, где росла, набухая светом и округляя ущербные бока, луна.
«Уже ночь, – подумал Антон. – Должно быть, кто-то собак спустил».
Луна округлилась, заняв четверть неба. Тогда Антон неожиданно заметил, что рядом идёт кто-то, трясёт его за плечо и кричит:
– Что ты наделал, дурак?! Что же ты наделал?!
– Магна, – сказал Антон. – Пришла. А я, видишь, сам выбрался. Ты не бойся, я их всех победил и уничтожил. Ты знаешь, там такое творилось! Там такие чудовища!..
– Это ты чудовище! – надрывно крикнула Магна. – За что ты их убил?!
– Ты не понимаешь, – пытался вразумлять Антон. – Там всё как есть не по-людски…
– А тебе что до того? Они занимались своими делами, тебя не трогали, а ты… Какое же ты страшное чудовище!
– Ладно, Магна, – примирительно сказал Антон. – Не сердись. Я же не знал. Пойдём отсюда.
– Ну нет! – Магна мстительно рассмеялась. – За всё надо отвечать, миленький. Чтобы сделать то, что ты сотворил, надо принять правила иного мира, стать его частью. Тебя больше нет, ты исчез вместе со всеми. Посмотри на себя!
Антон опустил взгляд и ничего не увидел.
– Нет, – хрипло сказал он. – Я не хотел так. Магна, ты должна мне помочь, ты же не можешь бросить меня…
– Могу, – сказала Магна, – потому что здесь нечего бросать. Прощай.
Она легко пробежала по вспыхнувшему лунному мосту и скрылась. Антон остался один. С трудом переставляя неуправляемые ноги, он двинулся вперёд.
– Оставила, – шептал он, – бросила меня…
Луна погасла, зажглось медное солнце. С каждым шагом Антон двигался всё медленней и неуверенней. Дорога плавно уходила вдаль. Единственным ориентиром на ней был одинокий километровый столб. На нём чернела поваленная набок восьмёрка – символ бесконечности.
«Всё равно дойду, – подумал Антон. – Одним километром уже меньше».
Последнее время она чувствовала, что в мире стало неблагополучно. Собственно говоря, до недавних пор она вообще не подозревала о существовании этого самого времени. Она занималась многими важными делами, но нечто новое, будь то мысли или поступки, появлялось лишь после того, как рождались структуры, способные вместить мысль или совершить дело. В таких условиях совершенно неважно, долго ли ждать, пока появятся эти структуры. А если нет ожидания, то нет и времени. Во всяком случае, ощущения времени нет ни малейшего.
Но теперь появилось ещё что-то, некий неблагоприятный фактор, и это внушало тревогу.
Беда приближалась исподволь, давая осознать происходящее и даже подготовиться к нему. Где-то на периферии, в районе самых молодых и ещё не вполне освоенных структур, начали накапливаться изменения. Сначала она не могла понять их природу и лишь потом обнаружила, что прежде упорядоченные потоки энергии приобрели хаотический характер. Они не несли полезной информации и лишь расшатывали недавно родившиеся и покуда нестойкие структуры.
Когда она поняла, что там происходит, то первым делом постаралась избавиться от неудобства, отведя излишнее тепло от больного места. Теперь она знала, что такое боль. Страдание – это невозможность быть собою.
Сначала она испытала облегчение, и это было прекрасное чувство, но потом стало ещё хуже. Боль вернулась, и теперь она проникла гораздо глубже, чем прежде. Потоки чужеродной, совершенно излишней энергии кромсали её, и она поняла, что ещё немного – и случится непредставимое – её больше не будет. И хотя она не знала, почему случилось такое, но всё же сдаваться хаосу не собиралась. Она отрезала поражённые странной болезнью структуры, постаралась съёжиться, стать как можно меньше, чтобы как можно меньше принимать внешнего тепла, которое лилось неудержимо и всё стремительней.