Счастливый Тих помчался с новостью к Топу. Топ по-прежнему жил в справном доме, хотя и дом, и сам Топ всё больше ветшали, а от когда-то большой семьи осталась в деревне одна бабка Настя. Ну да это прежде говорили: «поросёнок не скотина», а по нынешним временам так: поросёнка кормят, цыпки по двору бегают – значит, справный дом.
Топ выслушал соседа, покачал кудлатой головой:
– Слыхал, слыхал. Ты погоди больно радоваться – знаешь, кто твой дом купил? Дачники.
– Как это?
– Не знаю. Но Настя ворчала, что неладно это.
Вскоре въехали в дом новые жильцы: владелец с женой и дочкой – востроглазой девчонкой лет семи. Эта-то сразу всё в доме облазала. Тих уж не знал, куда и прятаться: влез под печку и сидел не шевелясь. А девчонка волокла показывать матери найденные сокровища: прялку, старые серпы, недоделанное тележное колесо, оставшееся ещё от Мишки.
Дом проветрили, обкосили репьё и стрекаву, выгребли из подпола годами копившийся хлам, и гниль приостановилась, ушла вниз, где от земли, хошь не хошь, всегда прелью пахнет. Хозяйка было подступилась к печи, но только дыма напустила, а стряпать приспособилась на электрической плитке и вонючем керогазе.
Тих суетился больше всех. Ночью даже на кровати взбирался и шептал на ухо спящим, что надо сделать: кровлю латать, сменить нижний венец, править печь. Вроде бы его и слышали: заговаривали за обедом о делах, но не делали ничего. Шатались по лесу да на мох, варили ягоду, понемногу ковырялись в огородишке, но тоже как-то не всерьёз: картошки почти не посадили, а всё больше развлекались с редиской и зелёным салатом.
– Дачники, – сердито скрипел Тих незнакомое слово.
Потом пошёл дождь. Сразу закапало: на печь и в другом углу, где стояла Дашкина кровать. Тут уж и дачникам пришлось шевелиться. Завезли шифер, жердей. Полетела вниз солома, на которой уже ромашки начинали цвести, и дом оделся в серую волнистую кровлю. Дошла очередь и до обвалившейся печи: её попросту разобрали и, выписав аж из самого Дно печного мастера, поставили плиту. Хорошую плиту, со щитом, но уж больно маленькую.
Для Тиха совсем не осталось в избе укромных углов. Ну да это ничего, лишь бы дом как следует устроили. Опять приходилось следить, чтобы правильно оседали стены под весом стопудовой крыши, подбивать клинья под главную балку, недовольную, что по-другому, чем печь, давит на неё плита.
Жить Тих приспособился в закутке, где Феша когда-то держала козу. Худое место, не для хозяина, а что делать? Вот устроится семья, наладит быт – появятся и уголки, куда по неделям никто не заглядывает. А пока и так сойдёт.
В закутке тоже было негде особенно прятаться, так что в один прекрасный день Тих попался на глаза девчонке. Бежать было поздно, и лишь в последний миг Тих успел перекинуться лесным зверем. Есть у хозяина такое умение, помогающее остаться неузнанным: когда некуда уйти от нескромных глаз – можно обернуться мелкой лесной тварью. Только одна метка, чаще белое пятнышко, отличает перекинувшегося хозяина от настоящей лесной живности.
– Ёжик! – закричала Дашка и быстро скатала Тиха в клубок.
Тих сердито затукал, хотел поддать колючками, но раздумал, жалко, своя всё-таки. Тиха притащили в дом, показали родителям, положили на пол. Тих молча ждал. Наконец, понимая, что так просто от него не отступятся, Тих выглянул наружу. Много раз он видел эти лица спящими или подглядывал за ними исподтишка, а теперь не только он смотрел, но и на него смотрели.
– Развернулся… – зашептала девчонка. – Ручной!
– Смотри, у него коготь белый, – отец осторожно дотронулся Тиху до лапки. – Назовём его Белый Коготь.
Тих даже фыркнул от возмущения: тоже нашли имечко! – но говорить ничего не стал.
В конце концов дело кончилось благополучно: через полчаса Тиха отпустили обратно в закут, и теперь вечерами он, перекинувшись ежом, бродил вокруг дома, не опасаясь, что его заметят. Люди привыкли к нему, считали своим и не трогали. Вдобавок изредка – чаще об этом забывали – в закутке стало появляться блюдце с молоком. Давно Тих молока не пробовал…
На берёзах задрожали первые жёлтые листочки, вместе с ними явились новые заботы. Тих сокрушённо качал головой, недоумевая: надо мох сушить, заново конопатить избу, а люди знай себе бруснику таскают. О чём думают, холодно ведь будет зимой! И дрова не запасены. Летом можно и остатками плетня топить, а зимой?
Но людей это, казалось, вовсе не интересовало. Зато вдруг они собрались и, заперев избу на старый замок, уехали. Два дня Тих ждал, думал, что в гости уехали и вот-вот вернутся. Потом понял – насовсем. Лишь теперь до него дошло, что значит слово «дачники»: дом им не дом, а так. Пожили, сколько получится, и дальше двинулись. Как перелётные птицы. Не люди в доме жили – дачники.
Изба быстро выстыла и потеряла жилой дух. Зимой дверь завалило снегом, ветер вбивал снежную пыль в щели, снег длинными языками лежал на полу. Крысы сперва остерегались появляться в доме, но потом поняли, что хозяин занедужил, и, как в старые времена, принялись хозяйничать, тем более что крупу дачники спрятали плохо и длиннохвостые скоро добрались до неё. Тиху не было дела до всего этого, тяжко было Тиху, знал бы куда – вообще ушёл бы из дому.
Возвратилось солнце, стаял снег. Полезли из земли лопухи и иван-чай. Начал зарастать огород, закрапивело вдоль стен, брёвна снова засырели. Тих вышел из дому, перекинулся ежом. Лучше в лесу сгинуть, ящере на обед попасть, чем смотреть, как всё рушится.
По дорожке раздались шаги, из-за поворота показались люди. Впереди, размахивая руками, бежала Дашка, за ней с двумя рюкзаками – один на груди, другой на спине – шёл её отец. Мать приотстала, но Тих понимал, что придёт и она. Дачники вернулись.
– Хо-хо! – воскликнул мужчина, ломясь прямиком через высокую траву. – Стоит хибара! Из снарядных ящиков сколочена, а стоит, ничего ей не делается!
«Как же, не делается… – подумал Тих. – Полный подпол плесени».
Секунду Тих колебался, потом юркнул в щель между жердями, а оттуда сквозь сырую стену домой.
Один за другим пошли дни почти нормальной жизни, только теперь Тих всё время помнил, что это ненадолго и скоро дом опять опустеет.
Однажды Тих сидел в закутке и от нечего делать перебирал наломанные из ветхих жёрдочек поленья, чтобы сухими были, когда понадобятся, как вдруг услышал крик:
– Ёжик! – кричала Дашка. – Папа, смотри, наш Белый Коготь бежит!
Во дворе послышалась возня, потом мужской голос произнёс:
– Нет, это другой, наш не такой.
– Давай его с Белым Когтем познакомим? Вдруг это ежиха, тогда у них семья будет.
Тих невесело усмехнулся: ну вот, теперь его собираются женить на ежихе.
Пленника поднесли к лазу, и он, спасаясь от жадных человеческих рук, сразу протиснулся в закут. Это был не ёж, а кто-то из своих. Тих долго смотрел на гостя, пока наконец признал. Перед ним был старый приятель и сосед Шир. Толстяк Шир, исхудавший и облезлый, со слезящимися глазами, несчастный и больной.