— Пожалуйста. Там так:
Я разлюбил страдания
И бросил навсегда
Стенания, рыдания
И поиски вреда.
Не нравятся мне более
Тоска и меланхолия,
Любые формы боли
И происки любови.
Покончено решительно
С зависимостью от
Успехов незначительных,
Падений огорчительных,
Видений горячительных
И каторги забот.
Забыты все борения,
Труды до изнурения
И сладкие мгновения
На стадии забвения.
Не стану дольше корчиться
На крестовине творчества,
И вот мое последнее
Культурное наследие.
Вы спросите, товарищи,
А чем душа жива еще,
И в чем альтернативная
Платформа позитивная?
Я улыбнусь беспомощно,
Я улыбнусь безжалостно:
Товарищи, опомнитесь,
Очухайтесь, пожалуйста!
Я пусть еще в тумане
Свой путь ищу к нирване,
На ваш навет отчаянный
Один ответ — молчание.
Молчание тут же и наступило. Растроганная Лира Офирель силилась и не могла сказать: «Ах!», Дин Крыжовский с сомнением жевал губами, разглядывая нового члена экипажа. Недовасси и Стойко, не понимавшие поэзии, не знали, как реагировать в подобной ситуации. Мнение Стойко было скорее отрицательным, ибо он уже предвидел, что на звездоходе у него появится соперник. Недовасси же, бюрократ-администратор старой формации, еще не привык, что демократия распространилась столь широко, что лирические стихи по желанию присутствующих могут читаться даже на самых важных совещаниях.
Ангам Жиа-хп тряхнул вершиной, выходя из поэтического транса.
— Помню, мне тоже досталось за эти стихи. Сами понимаете, какие тогда были времена. К тому же оранжерея, где я воспитывался, оказалась с физическим уклоном. Чуть не выпололи меня… Но потом применили кварцевое облучение, усилили подкормку, и я все-таки стал физиком.
При этих словах Дин Крыжовский облегченно вздохнул, а Недовасси, поднявшись, скомандовал:
— Все свободны. Вам осталось только получить гузгулаторий. Старт завтра в семь ноль-ноль. Счастливого пути.
В окно донесся жалобный вой терзаемых форсажем дюз. Огорченные Стриббсы улетали к своему скоплению.
Так оно и вышло, что астромобиль правнучатого поколения, гордость и флагман тралфлота, радужный девятигигаметровый красавец самых чистых кровей с блистательной родословной был взят на абордаж, спеленат потрепанным неводом и увлечен забавной, маленькой, несуществующей шхуной по черным коридорам космоса в серые чертоги Гекубы.
Гекуба сомкнулась вокруг экстравагантной пары, звезды погасли словно огни родного города, закрытые внезапно недоброй стеной черного леса от глаз пассажира, которого далеко и надолго увозит ночной экспресс. Дремлющая враждебная субстанция окружала их, сыто дыша и лениво примериваясь, с какого момента начать свою разрушительную работу.
Приборы на «Конан Дойле» отказали, едва завидев туманность, а серая мгла вокруг обманывала чувства. Можно было только предполагать, что остановилась шхуна в самом ядре Гекубы, в ее потайных недрах.
Ржаво заскрипел брашпиль, якорь рухнул вниз. Путешествие закончилось. Победители на паруснике выкатили на бак бочонок с перебродившим и плохо перегнанным соком сахарного тростника, принялись пить его из крупнокалиберной посуды и петь простуженными голосами:
Нам не страшен в трубах затхлых
Потайной крысиный ход,
Нам не страшен трупный запах
И красивый эшафот.
Победители на звездоходе собрались вокруг обвисшего Педро и держали совет. За стеной пели:
Не боимся узнавать мы
О несчастьях без конца,
Нам не страшно под кроватью
Обнаружить мертвеца!
— Потише вы там! — потребовал Модест фон Брюгель.
Пьяницы притихли. Барон вполголоса отдал приказание подручному, которого звали Песя Вагончик, громила встал и скрылся в лиловой тьме бытовки. Слышно было, как он возится там, сбрасывая на пол истошно верещащее оборудование.
— Нашел! — с этим возгласом гангстер появился в дверях, таща охапку спальных гамаков.
Гамаки повесили под потолком и в первый из них зашили беспомощного Стойко Бруча. Только после этого Песя перерезал кинжалом веревку, стягивающую запястья незадачливого тралириста. Стойко, почувствовав себя свободным, хотел спрыгнуть на пол, но, вовремя поняв предостерегающий кашель капитана, остался недвижим. Крыжовский безропотно позволил запаковать себя в желтый Лирин гамак. Правонарушители едва успели завершить этот акт произвола, как в рубку явились сияющие и свободные дамы. Паж с наручниками спешил сзади.
— Видишь ли, дорогая, — тараторила Лира, — наука великая сила. Задача о том, как, не раскрывая, снять наручники, является одной из самых простых в топологии. Связность такой системы равна нулю…
— Вот именно! — подхватила Ида. — И поскольку нас больше ничто не связывает, то… ты уж не обижайся, голубушка, но я прикажу тебя связать.
— Как? — не поняла Лира.
— Веревкой. Не беспокойся, больно не будет, — успокоила ее вероломная Клэр. — Ляг вот в эту постельку.
— В чужую кровать? — ужаснулась Лира. — Ни за что!
— Упакуйте ее! — приказала атаманша.
В пять минут все было кончено, и исцарапанные в кровь рецидивисты отошли от сетки, в которой извивалась Офирель. Она была так шокирована случившимся, что даже забыла код, раскрывающий сетку гамака.
— Госпожа! — трагически вскричал привычно рухнувший на колени паж. — Прекраснейшая Клэр! Как вы могли? Ведь ваше подобное адаманту слово охраняло прелестную пленницу! Освободите же ее!
Ида Клэр решительно пересекла рубку, вплотную приблизившись к гамаку. Прозрачными от ненависти глазами она уставилась на лицо соперницы.
— Вы дрянная девчонка, Офирель! В ваши годы я не была такой! Подумать только, не прошло и получаса, а она уже отбила у меня единственного обожателя! Дура, дрянь, гадина! Виси теперь! Что, съела?
— Ида Клэр, — холодно сказала Офирель. — Между нами все кончено. Я не буду с вами дружить.
— А ты!.. — разъяренная Клэр повернулась к пажу. — Неблагодарный мальчишка! Лживый Керубино! Вот какова твоя служба?! Долг забыл? Так я тебе напомню! Читай стихи!
— Не буду! — задрожав, отчеканил мальчик.
— Ах, вот как? Бунт?! Анастасио, утихомирь наглеца!
Рослый бандит в феске схватил пажа, стиснув его под мышкой.
— Гад!.. — визжала Клэр.