И нигде ни единой Ганниной вещи. Олег Казин ничего не знал об индонезийских вулканах и анархических движениях начала века. И когда в школьные годы его одноклассники знакомились с удручающими событиями середины пятого века, Олежек, укрывшись за поленницами на школьном дворе, изучал пригодившееся позднее искусство игры в «буру». Так что обычаи германского племени вандалов тоже были ему неведомы. Но зато нрав супруги Казин знал преотлично. Хотя такого Ганна себе никогда не позволяла. Ну, случалось, саданет в сердцах об пол треснувшую тарелку или граненый стакан, но чтобы мебель курочить?…
С трудом въехав, что случившееся не сон и не шуточки инозвездного модуса, Казин побагровел и помчался на расправу во двор. Где еще, как не в хлеву, может прятаться от мужниного гнева вздуревшая жена?
Дворовая дверь, печально поскрипывая, качалась на ветру. Ганны не было и здесь, а кроме того, не было коровы. Лишь изголодавшийся поросенок Борька встретил хозяина божественным хрюканьем. Пол в хлеву густо покрывали куриные перья. Нетрудно представить, как несушкам в спешке сворачивали головы и запихивали бьющиеся тела в мешок, чтобы унести всех разом.
Грабеж… разбой… вандалам такое и не снилось. Корову она куда дела?
Потерянный и охромякнутый Казин выскочил на улицу и там наткнулся на Людку — вдову закадычного корешка Витяя. Людка явно караулила Казина, любопытствуя узнать новости. Всю правую сторону рыхловатого Людкиного лица густо заливала вздувшаяся грозовая синева кровоподтека. Видать, досталось Людке с размаху и не кулаком — от кулака фингал под левым глазом бывает, — а чем-то тяжеленьким.
Сейчас, впрочем, Казину было не до чужих синяков.
— Ганну не видала? — отрывисто спросил механизатор.
— Покуда глаз целым был, так видала, — с вызовом ответила Людка. — Пошла глянуть, что у вас за ор стоит, а твоя Ганна на меня с топором метнулась. А до этого — шкаф лобанила, только щепки летели.
Казин наконец перевел взгляд на Людкино телесное повреждение.
— Кабы топором, у тебя не так было бы… — неуверенно произнес он, стараясь понять, что же приключилось в доме.
— Кидалась с топором, а докинулась сковородником, — уточнила Людка.
— «Скорую» — то вызвали? — гнев Казина вдруг куда-то улетучился, придушенный жуткой догадкой.
— И так заживет, — Людка приложила ладонь ко вздувшимся мордасам.
— Да не тебе «Скорую» — Ганне! Ведь с ума сошла, мебель порубила, курам головы скрутила всем как есть…
— Какое — с ума?… Здоровехонька твоя Ганна! Ушла она от тебя. Насовсем ушла. Вещички свои ни единой не позабыла, все в кутули, на корову навьючила — и была такова.
— Да с чего?! — стосильным трактором взревел Казин.
— А это уж тебе лучше знать. С кем она тебя на свиданке застукала, муженек?
Вот пришла судьба и выведала, что не только блудный син, но и Казин ударов ее держать не может. От первого жизненного хука полетел бравый мелиоратор в нокаут. Ну, может быть, в нокдаун, ибо секунды рефери отсчитывает неспешно, позволяя сильному подняться. Вот только подниматься Казину не хотелось. Сладкое состояние — грогги, мир плавает в тумане, и ничего-то тебе не нужно.
Казин запил.
Деньги, что дома были, Ганна выгребла до копеечки, но у Казина была припрятана добрая заначка, а следом пошло на продажу то немногое, что оставалось в доме целым. Первым отправился на базар поросенок Борька. А цуцик, которому Казин в расчете на грядущий зверский нрав успел дать имя Зюган, так и вовсе хозяина не дождался, убежал следом за Ганной.
Казин ни о чем не тужил. Начинал утро с водки и водярой заканчивал. Жратвы не покупал, питаясь сбалансированной бурдой, что варила инозвездная хреновина.
Водки хреновина выдавать не желала, считая сдуру, что этот продукт земному метаболизму чужд.
В деревне Казина жалели, но подходить остерегались, опасаясь буйства.
Только супруга участкового — милиционерша Жанна, прозванная приезжими дачниками жандарметкой, пару раз приходила и пыталась выяснить, что тут произошло и не требуется ли вмешательства властей. Жандарметку Казин отшил невежливо; с некоторых пор бабский пол вызывал у него чувство отвращения. Жанна отбыла, решив в случае чего привлечь хулигана к административной ответственности.
В какую — то минуту, решив по пьяни, что во всех бедах виноват блудный син, Казин собрался было в Синляндию. Едва не разворотив сарай, надул муровину, извлек и подготовил к работе спасительную бандурину. Но потом недопропитые остатки разума подсказали ему, что домой возврата не будет, и Казин ушел допивать початую пол-литру. Бандурина осталась стоять возле верстака.
Больше Казин к инопланетной технике не обращался. Продавать ее — так кто купит? — а самому пользоваться… Однажды мелькнула мысль о полевом «Модусе», но даже в запойном состоянии нехорошо стало Казину от этой мысли. Понял, что не буженину с карбонадом увидит, а целый, не разграбленный дом, зеркальный шкаф, незнакомый с ударами колуна, услышит густое дыхание Пеструхи в хлеву и привычную ругань Ганны. Врут инозвездные рекламщики, говоря, что не бывает от «Модуса» похмелья. После такого сеанса — хоть в петлю. Лучше уж самогоном спасаться.
Запой продолжался две недели, потом деньги иссякли и кончились желающие покупать недоразгромленные пожитки. Все, что было получше, уплыло в чужие руки.
Как говорится, сто лет копил и влет пропил. Ведь подумать только — двадцать годочков хозяйство ухичивал! И все прахом… Хотя много ли оставалось в доме после Ганниного ухода? Посуда перебита, одежда порвана, мебель порублена… Ни одного стула не осталось, так что сидеть Казину приходилось на круглой табуреточке, которую накануне печальных событий хозяин для какой-то надобности занес в сараюшку, да и забыл там. Тем и спаслась единственная мебелинка. Только много ли в корыте корысти?
Казинский подсобник Воха лишь с виду казался человеком грубым и уголовным, а на деле имел душу нежную и легкоранимую. Через то и страдал неоднократно. Не мог Воха спокойно взирать на творящиеся кругом беззакония и, когда видел несправедливость, немедля вступался во всю мощь привычного к разборкам кулака.
Одна беда, Вохины понятия о беззакониях и несправедливостях сильно рознились с положениями Уголовного кодекса, отчего правдолюбец претерпел немало заушений.
Еще в несовершенные годы не раз и не два влекли Воху в районную ментовку, и на учете держали, и внушения делали. Однако пороки мироздания вновь и вновь заставляли Воху пускать в ход верный кулак. А закон, как говорят секущие в юриспруденции латиняне, хоть и закон, но дура. Одна за другой последовали пятнадцатисуточные отсидки, а потом и срок замаячил.
Дело такое Вохе не понравилось, и при первой же возможности, отучившись в техникуме на электромонтера и отмаршировав свое в ракетных войсках, Воха покинул родной Николаев и перебрался в город на Неве, где его ни одна собака не знала и менты на улице не оборачивались. Однако просчитался монтер из Николаева, после первой же серьезной драки выяснилось, что никто не забыт и ничто не забыто. Казалось бы, всего-то дал какому-то лоху по соплям… ну, пару зубов вышиб и мозговину сотряс, а получил… хорошо получил.