Ээтгон заскрипел зубами от бессильной злости на самого себя. Ну уж этого он не допустит! Хватит с людей и одного налога на харвах. Каторги не будет, как бы этого ни требовала безопасность страны. Он сегодня же, сейчас же пойдет проверять, как идет строительство мастерских, а в первую очередь — свободны ли помещения в алдан-шаваре, или там опять живут чьи-то родственники, и готов ли запас продуктов — страна велика, а туйван растет лишь на двух оройхонах, остальные края еще слишком молоды. Пусть лучше без вина останутся солдаты и даже он сам, но макальщики должны иметь все.
Откладывать принятые решения Ээтгон не любил. Предупредив охрану, чтобы через час она была готова к походу, Ээтгон вышел из алдан-шавара. Прежде надо сказать о своем намерении Суваргу, который хотя и лежит безразличный ко всему на свете, но все же остается главой государства.
Оройхон, на котором находилась ставка правительства, ничем особо не выделялся. Алдан-шавар здесь был точно такой же как на любом недавно обжитом оройхоне. Лишь большущая дверь изменяла его первозданный облик. А вокруг лежали ничем не примечательные поля, поднимались привычные тэсэги.
У выхода Ээтгон внутренне сжался. Он знал, что сейчас произойдет.
Едва он появился на воздухе, как сморщенная карлица, грязная и оборванная, поднялась с земли и закричала тонким тягучим голосом:
— Адонт схва-атил Шаарана!
Уже полгода этот крик преследовал его. Когда впервые уродина появилась у его дома и прокричала эти слова, Ээтгон подозвал ее и попытался выяснить, что случилось. Но дура оказалась неспособной хоть что-нибудь объяснить. Она лишь махала рукой: «Там!» — и требовала: «Идем!».
Ээтгон разузнал, что Ай действительно последний год бродяжничала вместе с Шоораном, одновременно с ним исчезала и появлялась, но это ничуть не помогло ему. В конце концов, что он может сделать? Даже если Шооран действительно схвачен каким-то одонтом, что же, из-за сказителя начинать войну с сильнейшим соседом? К тому же, скорее всего, Шоорана уже нет в живых. Только как это объяснить пустоглазой упрямице? Она караулила его у входа, тащилась вслед за конвоем на пылающий войной север, ждала, пока он разбирал споры между склочными земледельцами, и время от времени заунывно повторяла призыв:
— Адонт схва-атил Шаарана!
Ну и что? Еще немного, здесь появятся свои одонты, ровно такие же, как у вана. Так что не стоит напрасно беспокоиться.
Ээтгон кривил душой, убеждая себя, что ему нет дела до этих криков. Мысль о Шооране засела в мозгу как заноза. «Цэрэг» — так с самой первой встречи Ээтгон прозвал Шоорана. Не было слова более ненавистного. И хотя от удачливого красавца не осталось и следа, но для Ээтгона Шооран оставался цэрэгом, ибо с легкостью взял все, о чем мечтал, но не мог получить Ээтгон.
Десять лет Ээтгон ходил вслед за Чаарлахом, ловил каждое слово названного отца, с готовностью сменил имя, потому что новое нравилось старику больше. Он поступал так не оттого, что Чаарлах спас его когда-то, вылечил и выкормил, а потому что Чаарлах был Чаарлахом; голос его заставлял сердце плакать и радоваться одновременно. Ээтгон заучивал наизусть долгие легенды и бесхитростные сказки, мучился сам и мучил струны сувага, но Чаарлах лишь улыбался снисходительно и повторял: «…ты замечательный мальчик, но это — не твое. Займись чем-нибудь другим». А едва появился Шооран и произнес два слова, Чаарлах назвал его поэтом. Не было в жизни большей муки, и Ээтгон мстил удачливому сопернику, как умел. И в то же время, когда они плечом к плечу дрались против солдат Моэртала, Ээтгон оберегал Шоорана больше чем себя самого. Возможно, поступал так желая победить в честной борьбе, а, может быть, оттого, что имя Шооран будило иные воспоминания, пришедшие из невообразимо далекого детства. Хотя, имя могло просто совпадать.
Покои Суварга находились на этом же оройхоне в соседнем алдан-шаваре. Суварг, натужно дыша, лежал в большой светлой комнате на широкой кровати, когда-то принадлежавшей Хооргону. Вздувшийся за последние дни живот горбом выпирал вверх. Ээтгон присел возле постели, выдержал необходимую паузу и сказал:
— Я иду на два дня на юг. Проверять мастерские.
Лицо лежащего не изменилось, казалось, он вовсе не слышал обращенных к нему слов.
«А ведь когда вернусь, он уже умрет», — подумал Ээтгон.
Суварг открыл глаза.
— Ты… — сказал он. — Хорошо, что пришел. Слушай. Скоро страна твоя будет, больше некому, так ты запоминай. Страна маленькая, молодая, обычаев еще нет. Не дай сожрать… Главное — государство сберечь. С ваном мирись, с ним торговать лучше, у него кремень. Мирись, а сам братьев науськивай, пусть они друг с другом дерутся.
— Я знаю, — сказал Ээтгон.
— И еще. Поймай илбэча.
— Зачем?.. — изумился Ээтгон. — Он же…
— Знаю! — Суварг произнес это слово резко, своим обычным грубым голосом. — Он создал нашу страну, но он же ее и убьет. Может быть Тэнгэр научил его думать о вечном, но о людях он не думает. Это он начал войну, когда сломал границу. И никто не знает, что он сделает в следующий раз. Поймай и убей.
— Я не смогу издать такого указа. Меня самого убьют.
— И не издавай. Прославляй его вовсю, а сам усиль охрану побережья. Чтобы илбэчу, мол, не мешали. Рано или поздно, он попадется.
— Людей нет. Война.
— Не будет илбэча, и война кончится. Запомнил? А остальное ты сам сообразишь. Иди.
Ээтгон вышел от умирающего правителя в смятении. В словах Суварга был смысл, но все же Ээтгон не собирался им следовать. Куда вернее говорил мудрый Чаарлах: «Илбэч меняет мир, и это хорошо. В непостоянном мире людям труднее заплесневеть». Суварг был удачлив и умен, но он давно покрылся рыжим харвахом, и ему хочется постоянства.
Охрана ожидала возле выхода из алдан-шавара. Дойти к угловым землям можно было часа за четыре, а Ээтгон славился быстрой ходьбой. Ни носилок, ни паланкинов, в каких путешествовало начальство соседних стран, у изгоев не полагалось. Да Ээтгон счел бы оскорблением, если бы ему предложили такой экипаж. Только больного Суварга несли с фронта на руках.
Маленький отряд двинулся в путь по жаркой сухой полосе. Через полчаса Ээтгон заметил, что сзади семенит Ай. Ее никто не гнал, обиженный безумец отнимает удачу. Видно судьба, чтобы за ним, словно дух шавара бродил этот уродец.
К цели Ээтгон добрался, когда небесный туман еще вовсю сиял белым. Можно было успеть в мастерские, взглянуть, как роют и смолят ванны, монтируют макальник, но Ээтгон первым делом прошел в ближайший алдан-шавар. Все оказалось, как он и подозревал. В светлых залах жили семьи бывших цэрэгов, девки, существующие вольным промыслом, еще какие-то подозрительные личности, чуть ли не дальние родственники вана. Разумеется, никто из них не собирался освобождать помещение. Зато склады содержались идеально. Нашлось и вино, и все остальное. Другое дело, для кого берег наместник это добро.
Прибежал запыхавшийся, вызванный с соседнего оройхона Боройгал. Принялся путано объяснять, что помещения освободит, как только появятся первые рабочие.