Хан положил руку на сочинение своего отца, тщательно переписанное красивым почерком «насх» и на франкский манер переплетённое в тиснёную кожу. Эта рукопись всегда лежала на отдельном столике, ибо Ануш-хан постоянно черпал в источнике мудрости, оставленном Абулгази-ханом, да будет доволен Аллах его потомками.
Семён молча ожидал разрешающего кивка и как бы не видел многозначительного касания ханской руки. Однако и он понял, что хану больше доверять нельзя.
* * *
В день перед отъездом Семён сидел в беседке позади дома. Погода баловала ранним теплом, ночью расцвёл миндаль, и белые цветы покрывали ветви, словно невовремя выпавший снег. Голуби-стоналки жаловались под крышей, а больше ничто не нарушало утренней тишины.
На тонконогом столике перед Семёном стоял кувшин с густым шербетом, рядом казинаки и халва в плоской чашечке. Тульским мальчишкам такой сладости, поди, и во сне не представить. Туда бы переправить, не глядя, кому бог пошлёт. А здесь… глаза бы не смотрели на знатное угощенье. Что радости с той кунжутной халвы — репка пареная куда слаще. Дивно господь устроил: не может человек без родных краёв, без своих людей. Тянет на родину, хоть и не ждёт там беглого бунтовщика ничего, кроме батогов и пыточной избы. И все же нельзя иначе: птица по весне на старые гнёзда летит, и сёмга в родную речку на нерест идёт, чужих знать не хочет. Так и в ходже Шамоне — проснулся русский мужик и стонет по дому, А жил бы сейчас на Руси, небось скучал бы по сухости и жаре, по кустам джузгуна, цветущим на барханах — ничего нет прекрасней их недолгого цветения… О, Аллах! Не дай сбыться всем мечтам сразу?
С отвлечённым любопытством Семён подумал, кому достанется его дом, когда обнаружится, что из паломничества водитель башкирской конницы не вернётся. Затем в памяти всплыло ласковое движение ханской руки, оглаживающей тиснёный переплёт книги. Тогда, вернувшись из дворца, Семён перечёл «Родословное древо тюрков», вернее, ту его часть, где мудрейший Абулгази рассказывает о своей многотревожной жизни. Вот заключил хан хивинский союз с туркменскими племенами, и два войска вместе пошли воевать Бухару. Но на первой же ночёвке туркменские воины были вырезаны неверными союзниками, а их кочёвки, лишившись защитников, стали лёгкой добычей хивинцев. Прошёл год, и Абулгази заключил союз с киргизами против калмыков. На Коране клялся вместе воевать против неверных, а вместо того в походе порезал и киргизов. А потом и с сартами так же поступил, и вновь с туркменами… И каждый раз ему верили. Странные всё же люди — тюрки! О таковых коварствах хана не враги злейшие пишут, а сам хвалится, что клятвопреступник есть и убийца ближних. А может, так и надо? Бог правду и без тебя знает, а людей за господней спиной всё равно не стыдно. Большому человеку и грехи прощаются великие.
Вот на долю Ануки-хана ни злодейств не досталось, ни подвигов. А по всему видать, что отцовская слава не даёт светозарному спать спокойно. Значит, жди похода, и в этом походе будет хорезм-шах резать собственное войско. По всему видать, что падёт удар на башкир — они здесь чужие, а в последние годы основались как дома, усилились к при дворе, и в войске А это уже истинно государственная мудрость: когда твой телохранитель начал забирать власть, убей его раньше, чем он тебя. Похоже, именно этим и намерен заняться Ануш Богатур-хан. Значит, надо, прежде чем прольётся кровь, уходить самому и уводить башкир. Жаль, что дорога на север будет у них разная. Но башкиры не должны знать, кем был ходжа Шамон. И без того в этой жизни слишком много разочарований.
Габитулла, мягко ступая, вошёл в беседку, огладил бороду, смывая дурные мысли, присел на кошму, приготовившись молчать вместе со своим командиром. Когда Аллах пожелает, ходжа Шамон скажет, что должен делать его первый сотник.
Семён поднял лицо, встретил спокойный взгляд тёмных глаз.
— Габитулла, — медленно произнёс Семён, — башкирскому народу плохо без вас, а мне плохо без той земли, где я родился. Пришла пора каждому возвращаться под родные небеса.
— Я ждал этих слов, — произнёс Габитулла. — Через месяц после твоего отъезда мы пойдём на свои старые кочёвки.
* * *
Шемхал Тарковский Суркай был изрядно озадачен. Ему частенько приходилось получать послания от хивинских ханов, но никогда прежде в шемхальство не прибывал столь высокопоставленный придворный владетеля Хивы Ходжу Шамона приняли с почётом и окружили невиданной заботой. Уверениям везира, что он прибыл помолиться на кладбище сорока мучеников, никто не верил, хотя, разумеется, вежливо соглашались с каждым словом посла.
В столь же дурацком положении оказался и Семён. Всякое его желание старались предупредить, но за каждым шагом строго следили. Семён старательно посещал мусульманский погост, помолился перед большим мазаром и возле каждой могилы отдельно. Как быть дальше, он не знал, хоть и впрямь проси у клятых мусульманских угодников помощи в бегстве из магометанских краёв.
Однако случай любит терпеливых, и тот, кто ждёт, тот и дождётся. На этот раз судьба явилась в виде кравчего Суркай-хана, который принёс высокому гостю приглашение на большую охоту, устроенную специально в честь ходжи Шамона.
Выслушав посланца, Семён не мог сдержать удивления:
— На какую дичь собирается охотиться солнцезарный шемхал? Сейчас весна, и мясо зверей, дозволенных законом в пищу, — жёстко и невкусно, а пушные звери в эту пору линяют, и шкуры их никуда не годятся. Будет ли такая охота достойной?
— Благородный везир убедится сам, — отвечал кравчий, непрерывно кланяясь. — Государь предлагает вам истинно царскую охоту. Беюк-адам — редкостный зверь, и охотятся на него в те дни, когда находят его следы. Мясо беюк-адама не едят, а шкура его одинакова во всякое время. Зверь этот ценится за силу, хитрость и редкость. Не всякий год удаётся устроить такую охоту, и не всегда она бывает удачна.
— Бекж-адам? — переспросил Семён. — Это имя не похоже на название зверя, оно больше прилично человеку.
— И всё же это зверь. Он походит на человека громадного роста, покрытого густой шерстью. Суеверные простолюдины и впрямь считают его человеком и даже уверяют, что бекж-адам умеет молиться и почитает Аллаха. Но это не так. Большой человек — зверь, вроде тех обезьян, что привозят из Индии.
— Я слышал об этом существе, — воскликнул Семён, — хотя мне не приходилось видеть его собственными глазами. Уйгуры называют горного человека алмас, но полагают, что он сродни джиннам, ибо умеет колдовать, и сила его велика.
— Колдовать бекж-адам не умеет, а сила всегда на стороне охотника.
На том разговор и закончился, а вечером, обдумывая предложение шемхала, Семён вдруг понял, что судьба предоставила ему прекрасную возможность уйти из-под пристального надзора. Кто сможет углядеть за вольно скачущим охотником? В добрый час беюк-адам оставил свои следы на горных тропах!
На охоту Семён собирался тщательно, продумывая всякую мелочь. Одежда должна быть такой, чтобы и в свите шемхала скакать не позорно, а потом в российских краях ехать можно было. Из оружия взял лук и стрелы — с ружьём охотиться, только себя позорить, объявляя на весь свет, что боишься зверя и вооружаешься словно на войну. Саблю открыто прицепил к поясу, сабля не ружьё, она охотника не позорит. На теле спрятал кошелёк, полный золотых монет разных стран и достоинств арабских маммуди, хорезмских туманов и даже испанских дублонов. Не бог весть сколько червонцев взял с собой, но на безбедную жизнь хватит.