Калливен молчал, и Перри расценил его молчание как неодобрение и огорчился.
– Черт тебя побери, Дон, не заставляй меня лицемерить. Я могу тебе наплести и про то, как я раскаиваюсь, и про то, что единственное, чего я теперь жажду, это ползать на коленях и молиться. Я всего этого не понимаю. Не могу я в одночасье прозреть и признать то, что я всю жизнь отвергал. Право же, ты для меня сделал больше любого Бога. И больше, чем Он сделает. Ты написал мне, ты подписался «друг». А ведь у меня никогда не было друзей. Кроме Джо Джеймса. – Джо Джеймс, объяснил он Калливену, это молодой индейский лесоруб, у которого он однажды жил в лесу неподалеку от Беллингема, штат Вашингтон. – Это очень далеко от Гарден-Сити. Добрых две тысячи миль. Я написал Джо о том, какая у меня беда. Джо бедный парень, ему приходится кормить семерых детей, но он обещал приехать, если понадобится его помощь. Он еще не приехал, а может, и не приедет, только мне кажется, что он еще явится. Джо всегда меня любил. А ты, Дон?
– Да. Я тебя люблю.
Твердый и тихий ответ Калливена взволновал и обрадовал Перри. Он улыбнулся и сказал:
– Значит, ты тоже чокнутый. – Он вдруг встал с места и схватил швабру, стоявшую в углу. – Почему я должен умереть среди чужих людей? Чтобы толпа мужланов стояла и глядела, как я задыхаюсь. Черт. Лучше я умру сейчас. – Он поднял швабру и прижал щетину к лампочке в потолке. – Сейчас отвинчу лампочку, разобью ее и перережу вены на руках. Вот что я должен сделать. Пока ты здесь. Пока рядом со мной человек, которому не совсем на меня плевать.
Заседание суда возобновилось в понедельник в десять утра. И через девяносто минут было закрыто, поскольку защита сумела уложиться в столь короткое время. Ответчики отказались свидетельствовать от своего имени, и потому вопрос, действительно ли Хикок и Смит являются убийцами Клаттеров, можно было считать решенным.
Из пяти свидетелей первым был мужчина с ввалившимися глазами – старший Хикок. Хотя его речь, исполненная достоинства и скорби, была вполне ясной, один момент наводил на мысль о временном умопомрачении. Его сын, сказал он, получил серьезную травму в автомобильной катастрофе. Это случилось в июле 1950 года. До несчастного случая Дик был «беспечным мальчиком», хорошо успевающим в школе, уважаемым одноклассниками и внимательным к своим родителям – «никаких хлопот с ним не было».
Гаррисон Смит, осторожно направляя свидетеля, уточнил:
– Я хочу спросить вас – после того, что случилось в июле тысяча девятьсот пятидесятого года, вы заметили какие-то изменения в характере, привычках или поступках вашего сына Ричарда?
– Это был совсем другой мальчик.
– Какие именно перемены в нем произошли?
Мистер Хикок, перемежая свою речь длинными паузами, перечислил: Дик стал мрачным и беспокойным, начал водиться со взрослыми, пить и играть на деньги. «Это был совсем другой мальчик». Последнее утверждение было сразу же оспорено Логаном Грином, который начал перекрестный допрос:
– Мистер Хикок, вы сказали, что до тысяча девятьсот пятидесятого года ваш сын не доставлял вам никаких хлопот?
– …Кажется, в тысяча девятьсот сорок девятом году он был арестован.
Тонкие губы Грина изогнулись в чуть заметной улыбке:
– Вы помните, за что?
– Его обвинили в том, что он вломился в аптеку.
– Обвинили? Разве он сам не признался в этом?
– Признался.
– И это было в тысяча девятьсот сорок девятом году. И все-таки сейчас вы заявляете, что перемены в вашем сыне произошли только после аварии в тысяча девятьсот пятидесятом году?
– Я бы сказал так, да.
– То есть вы хотите сказать, что после аварии он стал примерным мальчиком?
Старик закашлялся и сплюнул в носовой платок.
– Нет, – проговорил он, рассматривая платок. – Так я бы не стал говорить.
– Тогда в чем же заключались перемены, которые в нем произошли?
– Ну… Это довольно трудно объяснить. Просто это был уже совсем другой мальчик.
– Вы имеете в виду, что он утратил свои преступные наклонности?
Эта реплика прокурора вызвала взрыв смеха в зале, но судья Тэйт окинул публику строгим взглядом, и смех тут же утих. Мистера Хикока сменил на свидетельском месте доктор У. Митчелл Джонс.
Доктор Джонс представился суду как врач, специализирующийся в области психиатрии, и в доказательство своей квалификации добавил, что курировал почти полторы тысячи пациентов начиная с 1956 года, когда принял психиатрическое отделение государственной больницы в Топике, штат Канзас. В течение последних двух лет он работал в Ларнеде, где он отвечал за Диллон-билдинг – отделение ларнедской больницы, где содержатся преступники с психическими отклонениями.
Гаррисон Смит спросил свидетеля:
– Сколько убийц прошло через ваши руки?
– Приблизительно двадцать пять.
– Доктор, я хотел бы спросить вас, знаком ли вам мой клиент, Ричард Юджин Хикок?
– Да, знаком.
– У вас была возможность познакомиться с ним с профессиональной точки зрения?
– Да, сэр… Я производил психиатрическую экспертизу мистера Хикока.
– Сложилось ли у вас, на основании проведенной вами экспертизы, определенное мнение относительно того, был ли Ричард Юджин Хикок способен отличать хорошее от дурного в момент совершения преступления?
Свидетель, мужчина двадцати восьми лет, плотного телосложения, с лунообразным, но умным, можно сказать, утонченным лицом, глубоко вдохнул, словно готовился к подробному разъяснению, но судья тотчас предостерег его от этого:
– Вы должны отвечать только «да» или «нет», доктор. Ограничьтесь, пожалуйста, этим.
– Да.
– И каково же оно?
– Я думаю, что в рамках общепринятых определений Хикок был способен отличить хорошее от дурного.
Ограниченный правилом «общепринятых определений» – формулой, отрицающей любые градации между черным и белым, доктор Джонс не мог ответить иначе. Но, конечно, такой ответ подрывал позицию адвоката, и Смит безнадежно спросил:
– Не могли бы вы уточнить?
Безнадежность в его голосе звучала оттого, что, хотя доктор Джонс был не прочь коснуться деталей, прокурор имел право выразить протест – и не преминул это сделать, напомнив, что законы штата Канзас не позволяют на прямой вопрос отвечать иначе, чем «да» или «нет». Протест был поддержан, и свидетель покинул свидетельское место. Однако, будь доктору Джонсу позволено продолжать, он засвидетельствовал бы следующее:
«Ричард Хикок обладает интеллектом значительно выше среднего, легко схватывает новые идеи и умело использует большой запас разных сведений. Он живо интересуется всем, что происходит вокруг, и не выказывает никаких признаков умственного расстройства или дезориентации мышления. Он мыслит логично и организованно и, судя по всему, не теряет связи с реальностью. Хотя я не обнаружил обычных признаков органических повреждений мозга – формирования определенных концепций, которые обычно с этим связаны, потери памяти, ухудшения интеллекта, – полностью исключить такую возможность нельзя. В 1950 году он получил тяжелую травму головы, сопряженную с сотрясением мозга, и несколько часов провел в бессознательном состоянии – это подтверждается проверенными мною отчетами. По его собственным словам, с тех пор он страдает провалами в памяти и головными болями, а временами полностью отключается; антиобщественные тенденции в его поведении тоже стали проявлять себя в основном с того времени. Медицинское обследование, которое могло бы доказать или опровергнуть наличие остаточной мозговой травмы, никогда не проводилось. Его необходимо провести, прежде чем делать окончательные выводы… Хикок проявляет признаки эмоциональной неуравновешенности. Тот факт, что он знал, что делает, и все же не остановился, быть может, служит самым убедительным доказательством. Его поведение импульсивно, и он, видимо, не задумывается ни о последствиях, ни о том, что причинит неприятности себе или другим. Судя по всему, он не способен извлекать уроки из опыта и является удивительным образцом чередования периодов созидательной деятельности и безответственных поступков. Он менее устойчив к разочарованию и обидам, чем нормальный человек, и не видит иного способа избавиться от этих чувств, кроме антиобщественных поступков… Его самооценка крайне низка; в глубине души он ставит себя ниже других и ощущает себя сексуально неполноценным. Эти чувства усугубляются мечтами о богатстве и власти, хвастовством о своих подвигах, кутежами, когда у него появляются деньги, и неудовлетворенностью своим социальным статусом… В отношениях с другими людьми он испытывает стеснение и патологически неспособен на длительную привязанность. Хотя он утверждает, что разделяет общепринятые моральные нормы, на самом деле они, очевидно, не оказывают никакого влияния на его поступки. Подводя итог, можно сказать, что Хикок являет собой типичную картину того, что в психиатрии называется серьезным нарушением психики. Сейчас важно провести обследование, позволяющее исключить возможность органического повреждения мозга, которое, если оно имеет место, могло существенно влиять на поведение Хикока в течение последних нескольких лет, а также во время совершения преступления».